– А мне вот интересно, как вы в своем оперативном отделе все это обосновали? – заинтересовался вдруг лейтенант Андреев, присаживаясь с другой стороны. – Задачка-то непростая. Или вы там все дневник Глока за чистую монету приняли?

– Нет, конечно. Шеф… Полковник Мощин – он серьезно дневник не воспринял. Решил, что парень был писатель-фантаст, навроде Алексея Толстого. Он вообще, сдается мне, и не читал толком. У него зрение плохое. А у Глока такие каракули.

– А ты с ним не делился своими мыслями?

– Нет.

– Почему?

Действительно, почему… И в какой момент я сам понял, что все, описанное Глоком, правда? Сложно сейчас сказать. Наверное, просто количество переросло в качество. И шевелящийся труп в морге, и сухое тело бойца, и две человекоподобные твари, выходящие из леса… А еще был маленький черно-белый кристаллик, пирамидка. Я постоянно ощущал ее присутствие. Она словно разговаривала со мной, но не словами, а эмоциями, какими-то еле различимыми, но интуитивно понятными импульсами. И все это было настолько личным, что рассказывать кому-либо я просто не мог. Даже шефу.

– Официально принятая версия такая, – сообщил я, чтобы закрыть тему. – Здесь у фрицев секретная зоологическая лаборатория. Проводят опыты над животными. Крупными обезьянами преимущественно. Выводят вид, который можно использовать в боевых действиях. Почему именно тут? Потому что именно тут присутствует какой-то мутагенный фактор, о чем свидетельствуют нападения на людей, имевшие место еще до войны. Сержант Минаев поехал в центр, за специалистами-зоологами. Мне поручен сбор оперативной информации. Сегодняшняя наша задача, поставленная руководством, – выяснить местоположение лаборатории. По возможности установить количество персонала, а также численность и вооружение охраны. По итогам рейда будет поставлен вопрос о войсковой операции.

– Леша, мы должны завалить их сами! – строго сказал Андреев.

– Знаю.

– И сделать это без помощи твоего руководства, понимаешь?

– Понимаю.

– Никто не должен знать, что тут нарыли фашисты и как этим можно воспользоваться.

– Согласен.

– Какой хороший человек! – похвалил Коваль и выхватил у меня окурок, чтобы прикурить свою папиросу.

Снова отворилось окно. Выглянул Нурбаев, пригласил нас к столу. Сам он выпрыгнул на улицу, караулить, а мы двинулись в обход, к крыльцу. Вошли в дом, на ощупь, точнее – ориентируясь на аппетитный запах, пробрались на кухню.

Небольшая комнатка была освещена только горящими в печке дровами. На столе в широкой тарелке высилась большая горка картошки, по бокам тускло поблескивали открытые банки тушенки. У занавешенного тряпкой окна на длинной лавке развалился Попов с дымящейся кружкой в руках.

– Прошу к столу, командиры. – Он сделал пригласительный жест.

Я уселся на колченогий табурет, руками набрал в миску обжигающей картошки и вздрогнул – на уступе печки кто-то сидел. И тут же выдохнул – это была всего лишь детская игрушка: большой лохматый мишка привалился к трубе, дурашливо растопырив лапы.

Но я смотрел на него и не мог оторваться. Вначале даже не осознавал, что со мной. Как заклинило, и все. А потом дошло: просто я сопоставил все факты, и в голове сложилась картина.

Лейтенант Андреев жил в Чернобыле почти неделю. По его утверждению, поселок был совершенно необитаем. Да я и сам это чувствовал. Можно было предположить, что всех жителей угнали на работы в Германию. Но против этой версии говорило то, что вещи переселенцев остались нетронутыми. Андреев рассказал – в некоторых домах на столах стояли тарелки с высохшими остатками еды. Он же уверил, что твари сюда никогда не захаживают. Боятся. И теперь я знаю кого: вот этой призрачной фиолетовой мерзости, поднявшейся перед нами из-под земли. Фантом – обитатель выжженных городов.

Именно так обстоят дела в мире Глока. Именно это он описывал в своем дневнике. Я смотрел на брошенного мишку, и мне чудился рядом с ним силуэт исчезнувшего ребенка. Следом ни к селу ни к городу выплыла военврач Леночка с ее глупой верой в счастье, которое она должна была встретить под дубом. А потом снова вспомнил дневник Глока, точнее – все ту же вырванную страницу. Сейчас я особо остро ощутил, что написанное на ней имеет для меня жизненную важность.

– Что случилось, Опер?

Андреев смотрел на меня поверх тарелки. Я обнаружил, что все еще сижу, уставившись на детскую игрушку.

– Неужели невкусно? – обеспокоился Попов.

– Вкусно.

Я поднялся из-за стола и, сориентировавшись, добрался до комнаты с окном, выходящим на дорогу. Выпрыгнул наружу, уселся рядом с Нурбаевым.

Заря робко взбиралась по небу, золотя чешуйки облаков. Звезды постепенно гасли, только у самого края горизонта наперекор приближающемуся солнцу ярко сияла крупная точка. Немного посветлело – стало видно поломанные штакетины забора метрах в трех перед нами. В облетевшем саду робко чирикнула какая-то птица. Я предложил Нурбаеву папиросу, закурил сам.

– Скажи, Мамай, а за что ты так немцев ненавидишь?

– Не над об этом говорит, командира, – попросил Нурбаев. – Плох разговор.

– Ну не надо так не надо, – вздохнул я. – Тогда помолчим.

И мы продолжили наблюдать за разгорающимся утром. Из-за угла дома вышли ребята, ни слова не говоря, уселись с нами. Было полседьмого. Примерно через полтора часа по этой дороге проедут две машины, сопровождаемые бронетранспортером. В машинах будут специалисты во главе с оберштурмбаннфюрером СС Гансом Кламмером. В броневике – десять человек охраны. Нужно заминировать дорогу. Коваль специально для этого захватил в рейд взрывчатку. Но займемся мы этим, только когда совсем рассветет. И поэтому сейчас можно спокойно покурить.

5 октября 2016 года. Чернобыль

Хмурое, сырое утро – под стать настроению. Жаль, конечно, что напоследок не удастся погреться на солнышке. Очень я люблю осеннюю Зону, с ее расцветками и запахами. Но сейчас все краски смыла мелкая дождевая пыль, носящаяся в воздухе.

Я сажусь на крыльцо, закуриваю. Из открытой двери доносятся звуки: гремит чашками Паутиныч, бухают тяжелые шаги Чекиста. На улицу робко вытягивается легкий аромат кофе.

– Не кисни. Вернемся – еще позагораем! – Чапай хлопает по плечу и усаживается рядом.

Курим, разглядывая мокрый сад. Ярко-красные шары яблок на облезлых ветках выглядят нарисованными. На остатках заборной сетки висят гирлянды мутных капель. Из-за дома торчит зад джипа, щедро заляпанный рыжими брызгами. Бочка у крыльца опять переполнена, блестит влажным пузатым боком.

– Слушай! – спохватывается Чапай. – А как мы снарягу-то переправим? Она же вся промокнет!

– Вспомнил! – усмехаюсь с вялым самодовольством. – Я специально герметичные мешки из магазина прихватил.