– Орел! – Чапай уважительно толкает в бок. – Пошли кофейку глотнем. Паутиныч расщедрился.

Чапай бросает окурок в лужу и уходит. Когда я возвращаюсь в дом, все уже расположились за столом. Почти все – она по-прежнему недвижно сидит в своей комнате на кровати. Сегодня она в белой блузке и таких же белоснежных джинсах. Видимо, Паутиныч приодел ради проводов.

Старик воспринял наш поход с большим воодушевлением. Вот и сейчас восседает, как на именинах: веселый, румяный, из зарослей бороды радостно поблескивают остатки зубов.

– Давай, давай, Глок! – резво машет он мне. – Присаживайся. В такое знобкое утро чашка кофе – самое оно. Вернетесь, налью чего покрепче.

– Ты думаешь, у нас получится? – уныло спрашивает Чекист.

– Знаешь, парень, достаточно того, что у вас – теоретически – может получиться. Это, поверь мне, уже так много, что я бы сам побежал в ту лужу нырять… Был бы помоложе лет эдак на сорок.

– И если получится, не будет этого Взрыва?

– Если совсем получится, не будет Зоны, – со смешком заявляет Паутиныч.

Пьем кофе, Паутиныч продолжает балагурить, пытается поднять настроение. Безуспешно – слишком много висит на душе.

– Пора, – полувопросительно говорит Чапай.

– Пора, – соглашаюсь я, взглянув на часы.

– А может, все-таки налить? Для бодрости духа? – робко предлагает Паутиныч.

– Когда вернемся, нальешь, – мрачно отвечает Чекист.

Товарищи поднимаются из-за стола, я сижу, поглядывая в сторону комнаты. Чапай замечает это.

– Мы пойдем машину прогреем, – говорит он и толкает в бок напарника.

Они берут шмотки и выходят на улицу. Я выпиваю последний глоток из чашки, на зубах остаются кофейные крошки. Иду к ней. Присаживаюсь на корточки. Ее глаза прикрыты круглыми солнцезащитными очками, на стеклах переливаются голографические картинки: черепа с костями. Не знаю, где Паутиныч нашел эти очки, но они подходят идеально – и по форме, и по содержанию, очень идут к ее бледному, узкому лицу, делая его каким-то пронзительно-благородным. И позволяют мне спокойно рассмотреть ее напоследок. Тонкие ноздри еле заметно подрагивают при выдохе, губы чуть приоткрыты, за ними белеют выпуклые пластинки зубов. Густые черные волосы, слегка спутанные, достают до пояса, челка прикрывает брови. В ушах сережки, маленькие золотые колечки, за левую сережку зацепилась прядь, повисла петлей над плечом.

Я долго смотрю на нее. Тревожит мысль: надо что-то сказать. Но ничего на ум не приходит. За окном взревывает мотор, хрустят ветки – ребята разворачиваются. Осторожно накрываю ее ладонь своею. Никакой реакции. Я пожимаю прохладные тонкие пальцы и поднимаюсь.

Паутиныч сидит за столом, цедит кофе, но по каким-то неуловимым признакам я понимаю: он наблюдал за нами, только что отвернулся. Шнурую берцы, подхватываю свой рюкзак.

– Дай-ка мне адресок твоей внучки, – прошу, подходя к столу.

– Зачем?

Паутиныч с удивлением смотрит на меня, но спустя секунду удивление в его глазах тухнет. Вижу: понял. И мне почему-то кажется, что понял он даже слишком много – от этого становится неловко.

– Ельск, улица Ленина, 15, – говорит Паутиныч после долгой паузы. – Не забыл, как зовут?

– Не забыл.

– Ну смотри! – Паутиныч грозит кривым пальцем. – Она будет ждать.

И тут настает его черед смущаться: старик быстро поднимается и идет к вешалке. Поздно – я успеваю заметить, как на морщинистую щеку срывается слеза.

Товарищи стоят у работающего джипа, курят. Ворота распахнуты, за воротами колышется дождь. Подходим вместе с Паутинычем, он кутается в брезентовый плащ. Прощаемся молча. Усаживаемся в машину. Паутиныч поднимает раскрытую ладонь:

– Доброй дороги!

Мы трогаемся. Я выдерживаю минуту, потом оборачиваюсь: старика уже скрыла туманная морось.

Окна быстро запотевают, печка не справляется. Мы опускаем стекла. Звуки становятся острее: хлюпанье, треск, натужный рев мотора – джип пробирается через заболоченную низину. Когда-то здесь шла грунтовка, но теперь от нее осталось одно название.

Сворачиваем на проселок. По сторонам тянутся покосившиеся, почерневшие от времени и непогоды срубы. Окна заколочены крест-накрест, в шифере крыш сквозные проломы, сквозь дыры глядит серое небо. Придорожные ветлы тянут ветки к самой земле, мы едем как сквозь праздничный серпантин. На лобовое стекло липнут узкие, похожие на пиявок листья, дворники безжалостно разбрасывают их в стороны.

Впереди показывается шоссе, я узнаю его по высокой насыпи. До шоссе метров сто. Но эти метры – сплошная вода. Даже ряска плавает и торчат пучки камышей. Чекист притормаживает.

– Давай попробуем! – предлагает Чапай, просунувшись между нашими сиденьями.

– Вытаскивать ты будешь? – бурчит Чекист.

– Тут неглубоко, – предполагаю я без всяких на то оснований.

– Для дайверов, может, и неглубоко, – хмуро шутит водитель. – Ладно, попробуем.

Медленно въезжаем в лужу. Мы с Чапаем перегибаемся через двери наружу. Вода потихоньку поднимается, доходит до ступиц, начинает лизать пороги. Я нервно заглядываю под ноги – пока сухо. Вода все выше…

– А, на хрен! – не выдерживает Чекист и вжимает педаль в пол.

Мы еле успеваем убраться внутрь. Мощные буро-зеленые волны бьют из-под днища, будто крылья вырастают по бокам. На полном ходу взлетаем по склону и еле успеваем затормозить на той стороне шоссе.

– Поняли?! – задиристо выкрикивает Чекист.

Он сдает назад, выравнивает машину – и вот мы уже мчимся в сторону озера.

Ветер, полный мелкого дождя, бьет прямо в лицо. Щурясь, я смотрю на проплывающие мимо пейзажи, знакомые до оскомины, но все еще не приевшиеся. Вон на холме торчат черные перекрестья стропил – Горелый Хутор, одна сплошная аномалия. Я там нашел свой первый стоящий артефакт. Чуть дальше – опора ЛЭП, закрученная, как штопор. Под ней гнездятся сразу две аномалии: «разрядник» и «гравиконцентрат» – если бросить болт, на бетонном основании вздыбятся спиральные молнии, похожие на пружины матраса. Две человеческие фигуры на дальнем пригорке замерли в настороженных позах: серые комбезы, открытые шлемы – кто-то из наших. Я выставляю в окно растопыренную пятерню.

А вот и мост, по которому мы с Чекистом шли совсем недавно. Под разрывом отбойника, прямо посреди реки, высится груда ржавого металла: на гнутых ребрах кузова полощутся гнилые лоскуты тента, торчит из воды морда «ЗИЛа», напоминая притаившегося крокодила, рядом высится зад БМП, почти вертикально вошедшего в дно. Кормовые люки нараспашку – левый вскрыл я, пока ребята шмонали грузовики, и, помню, мне тогда досталось три почти нестреляных «абакана»…

По левую сторону открывается котлован с постройками завода «Сатурн». Мы с Чапаем высматриваем те самые гаражи. Вон они, правее котельной. Мне даже кажется, что я вижу огненную аномалию…