Удивление их достигло высшей точки в разгар обеда, когда стали выдавать дымящееся жаркое. К столовке подъехал Крошка на тракторе и сгрузил на площадку две новехонькие будки общеизвестного назначения. Будки были свежесрубленные, гладкие. Желтые, как скворечники. Дверцы ладные, с ручками и защелками внутри. Последовал новый взрыв эмоций. Мужики высыпали на улицу, окружили Крошку. Всем бросились в глаза старые будки, на которых уж и живого места не было, а двери болтались, как белье, на одной прищепке, того и гляди ветром унесет. И как-то ведь умудрялись пользоваться этими будками. А вот теперь стало ясно — пользоваться ими нельзя. Вообще так жить, как они живут, — нельзя. И надо с этим что-то делать. Закурили завидовские мужики, помолчали. После обеда расходились какие-то прибитые. А к вечеру будки уже стояли на месте старых. Вызывающе белели на фоне буйной весенней зелени. Дарья выгнала своих девчат на покраску. Будки красили в зеленый, чтобы не слишком выделялись.

У столовских начался праздник души. Они и одеваться на работу стали по-особенному — то шарфик, то бусики. Только Дарья Капустина не могла отдаться общей радости до конца — как она и боялась, начались проблемы с сыном. Генка, обычно веселый и работящий, стал замкнутым и угрюмым. И это еще полбеды. Как и всякий деревенский парень в этом случае, Генка потянулся к бутылке. Дарья забеспокоилась. Думала она посоветоваться с Полиной. Как-никак несколько месяцев Генка в клубе торчал все свободное время, у той на глазах. Но Полины дома не оказалось — осталась в районе, на семинаре.

Задумчивая и невеселая шла Дарья мимо кладбища старых комбайнов к себе в столовую. Она вся погрузилась в безрадостные мысли и, как всякая мать, искала причину Генкиного срыва в себе, в том, как она его воспитала. Где недоглядела? Почему не знает, что случилось? Так шла Дарья, угрюмо глядя себе под ноги, и чуть не столкнулась с Ирмой Гуськовой. Охнули обе, словно привидение увидели.

— Фу-ты… Ирма! Чуть не сшибла тебя, прости.

— Ой, теть Даш, это я зазевалась…

В другой раз Дарья непременно задалась бы вопросом, откуда это вынырнула Ирма Гуськова, что она делала в таком нелюдном месте в утренний час? А сейчас ей не до того было.

Ирма собиралась пойти своей дорогой, но Дарья остановила ее: погодь!

Ирма приостановилась и отчего-то стала покрываться легкой краской. Но и на это Дарья внимания не обратила. Она обдумывала, как спросить о Генке и при этом не ляпнуть лишнего.

— Спросить тебя хочу, Ирма… Вот вы в клуб вместе ходили с Геной моим. Ничего ты странного за ним не приметила?

Странного? — Ирма как-то даже с облегчением вздохнула, краска стала понемногу спадать с ее лица и шеи. — Ничего странного. Гена всегда такой веселый, смешит нас всех… А что такое-то, теть Даш?

— Погоди. Веселый… Выпивали они там, может, с кем? С Крошкой, может, или с Ваней Модным?

— Ну… случалось. Так это после спектакля, все вместе. Да и то… Крошка пил, а Гена — не очень.

— Ну, может, они с ребятами не поделили чего? Поссорился он с кем? — не унималась Дарья, внимательно вглядываясь Ирме в глаза.

Та очень искренне удивлялась.

— Да нет же, теть Даш! Гена не может ссориться. Он сразу все в шутку переводит. У него со всеми хорошие отношения, его все любят…

— Все любят… — угрюмо повторила Дарья. — Все, да не все, видать, раз он от тоски сохнуть стал!

— Как это — сохнуть? — не поверила Ирма.

— А так это! Никогда с ним раньше этого не было! Придет домой с работы, слова доброго не скажет. Все молчком да сопком. А то и напьется…

Дарья шмыгнула носом и, в сердцах махнув рукой, пошла своей дорогой. Ирма в недоумении некоторое время смотрела ей вслед. Затем спохватилась и заторопилась по тропинке прочь от кладбища комбайнов. А Дарья после встречи с Ирмой шла взволнованная. С одной стороны, ей было приятно еще раз услышать о сыне хорошие слова, с другой — разговор совсем не пролил света на ее беду, а только еще больше запутал. Тут она увидела Володьку Никитина. Он пересекал дорогу прямо перед ней. Она, не задумываясь над тем, откуда вынырнул Володька, которого во время их беседы с Ирмой и на горизонте не было, остановила его и стала выспрашивать на интересующую ее тему. Володька ничего вразумительного не сказал. Более того, он вел себя странно. Смотрел на Дарью так, словно до него с трудом доходили ее вопросы. Дарья оставила его в покое, но укрепилась в мысли, что от нее что-то скрывают. И она будет не она, если не дознается, что стряслось у Генки.

Подойдя к столовой, Дарья остолбенела. На ярко-зеленых будках, которые они с бабами так старательно выкрасили два дня назад, не было дверей. Двери исчезли совсем. Нет, как не было. Дарья в сердцах плюнула на асфальт и прошагала в столовую.

— Видела? — спросила ее Валька Акимова, кивая в сторону улицы. — Обе сняли.

— Нашим хоть золотой унитаз поставь, все одно! — зло отозвалась Дарья и загремела кастрюлями. — Все разворуют и пропьют, горлопаны! Сами ничё сделать не умеют, руки из задницы выросли. Зато украсть — вот они мы! Эх!

Дарья сама не заметила, как изменилось ее отношение к залетному Спонсору. Теперь ей было больно и обидно уже непонятно отчего. И оттого, конечно, что Генка, сын ее, уродился такой непрезентабельный, что не везет ему в жизни. И что мужики у них в деревне такие идиоты. И что любое добро, предложенное им бескорыстно, тут же рискует быть облитым тем, что находится в зеленых будках без дверей.

Мужики, пришедшие на обед, заходить внутрь не торопились. Стояли на площадке, курили, обсуждали происшествие. Столовские бабы вышли на крыльцо, стали высказываться, ругаться. Дарья не пошла. Что толку-то? Можно подумать, кто-то рассовестится и двери вернет… Но внутри у нее так все кипело, что щи она все же пересолила, а в винегрет забыла налить масла. Когда кто-то из мужиков заикнулся про масло, она высунула голову в раздаточную и громко объявила:

— Уборная без дверей, винегрет без масла! Обойдетесь!

Между тем слух о пропаже дверей разнесся по селу с быстротой молнии. Стали собираться любопытные. Приехали ребятишки на велосипедах, подтянулись пенсионеры. Стояли, смотрели на голые будки, качали головами. Кто-то, видимо, успел сообщить Доброву. Он приехал к концу обеда, когда мужики стали выходить на крыльцо. Увидев Спонсора, останавливались, кучковались. Никто не уходил. Понимали, что разговор будет. Дарья на крыльцо не вышла. Ей стыдно было перед приезжим за односельчан. Для него происшествие было в новинку. Для нее — нет. За время ее работы в столовой помещение взламывали три раза, воровали продукты. Не столько унесут, сколько напакостят. Окна в столовой были огромные, во всю стену. Она стояла с полотенцем и все видела. Завидовцы кучковались в несколько групп. Добров встал напротив, постоял, опустив голову к земле. Затем посмотрел на людей и заговорил негромко. Дарья не разбирала слов, но ей казалось, она и так знает, что он говорит. Он сделал жест рукой, как бы пытаясь охватить холмы за селом, коснуться озера и горизонта. Дарья это поняла так: красиво, мол, у вас. Живете в таком месте и не цените. Говорил Спонсор без зла, не ругался. А на лице у него было крайнее огорчение, и сельчане смотрели на него с любопытством. Спонсора не перебивали. Он, конечно, говорил о том, что село может быть таким же красивым, как сама природа. Что люди на то и люди, чтобы уважать себя. Чтобы жить, как положено. Ходить по чистым улицам. Гулять по чистому лесу. Пользоваться чистым туалетом.