я на демонстрацию, да и тебя не пущу. Нечего зря голову подставлять под пули, она ведь у тебя одна-единственная, — зашептала девушка.

Под окном треснула сухая ветка, и невидимые в темноте собеседники удалились.

Сердце Иванова болезненно сжалось в предчувствии неотвратимой беды. Он оделся и пошел по улице поселка. Во всех домах тревожно светились окна, рабочие не спали. Впереди показался конный патруль. Иванов посторонился, прижался к забору; всадники в папахах и черкесках проехали молча. Только один, рысивший последним, скверно выругался.

— Шляешься, сволочь… Скоро мы вам всем головы посымаем!.. — и погрозился плеткой.

«Пугает. Значит, контрреволюция собирается дать бой рабочим», — подумал Иванов.

Он вернулся домой и в полузабытьи до утра пролежал на сундуке. Не то во сне, не то в бреду виделась ему шумная демонстрация на Невском проспекте, люди, шагающие под сенью красных флагов; он слышал нарастающий гул подков, хриплое дыхание скачущих лошадей, визг шашек, сухие выстрелы, стоны раненых. Иванов в испуге вскакивал. На полу стонал солдат, жалобно умолял пощадить его жизнь.

Вместе с дневной сменой Иванов отправился на завод. Рабочие собирались во дворе, где их уже ждали солдаты, представители пулеметного полка.

Георгиевский кавалер с двумя крестиками на слинявшей гимнастерке, подпоясанной пулеметной лентой, стоял на железнодорожной платформе и кричал в наэлектризованную толпу:

— Наш доблестный полк с «максимами» на грузовиках уже двинулся к Таврическому дворцу!.. Мы требуем выгнать к чертовой бабушке министров-капиталистов, ратующих за продолжение войны!.. Товарищи рабочие, что же вы бездействуете? Выходите все, как один, на улицу и начинайте бой.

Пулеметчика сняли с платформы и принялись подбрасывать в воздух. Он отбивался руками и ногами, но так и не мог вырваться из цепких рук.

На платформу вскарабкался знакомый Иванову мастер Горелов, закричал:

— Все на улицу!.. Все заводы уже выступили, и только «Ленгензипен» пасет коров на задах!

Иванов прыгнул на платформу, заслонил собой маленького Горелова.

— Товарищи! — крикнул он и, выждав, когда стало тише, продолжал громко: — Как ни велико значение Петрограда для революции, мы одни не решим ее исхода — сил не хватит. Без уральского пролетариата, без горняков и металлургов Донбасса, без солдатских масс — выступать нельзя.

— А мы-то что, не солдатские массы? — заорал георгиевский кавалер, появившись рядом с механиком и напирая на него грудью. — Мы-то что, не воевали? Нам эти Егории, — кавалер потряс крестами, — не за красивые глаза давали…

— Армия уже не доверяет Временному правительству, но она еще находится под влиянием своих комитетов, в которых верховодят эсеры и меньшевики — вроде этого кавалера с кандибобером, — сказал механик.

— Долой его! — закричали с портального крана, и какой-то солдат столкнул Иванова с платформы, да еще на лету огрел его прикладом винтовки.

Иванов упал на землю, больно ударившись коленом о камень. Вокруг весело захохотали. Зная по опыту, что оставить за противником последнее слово — это значит проиграть, Иванов снова взобрался на платформу. Но его не стали слушать.

Живая человеческая река хлынула за ворота завода и растеклась по улице, неся на себе плакаты и красные флаги.

К механику Иванову подошел смущенный Баулин, спросил:

— Что же делать теперь? Начнешь уговаривать — обязательно отлупят.

— Остановить рабочих нельзя. Оставить их одних тоже нельзя. Есть директива партии: идти с рабочими и постараться придать демонстрации организованный и мирный характер. Передай членам партии, каких только встретишь, чтобы они удерживали рабочих от всяких попыток применить оружие.

Баулин исчез в толпе.

Начавшаяся третьего июля демонстрация все разрасталась; она продолжалась и на следующий день. К ней присоединились матросы, прибывшие из Кронштадта и Ораниенбаума с лозунгами: «Вся власть Советам!» Шумная демонстрация, насчитывающая около полумиллиона рабочих и солдат, подошла к дворцу Кшесинской, а оттуда направилась к Таврическому дворцу. Там заседал Всероссийский Центральный Комитет Советов.

Демонстранты здесь же, на улицах, избирали делегации. Представители пятидесяти предприятий явились в Таврический дворец и шумно потребовали, чтобы Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет взял власть в свои руки.

А в это время на замершую, молчаливую Дворцовую площадь стягивались верные Временному правительству части: юнкера Владимирского военного училища, девятый кавалерийский и первый казачий полки. Всадники, спешившись, переговаривались друг с другом, ждали приказа разгонять народ.

Главнокомандующий Петроградским военным округом генерал Половцев в смушковой папахе и кашемировой черкеске с Георгиевским крестом над серебряными газырями подъехал в сопровождении конвоя к демонстрантам. Покручивая лихие усики, он зычным, командирским голосом потребовал разойтись по домам.

Какой-то озорной мальчишка запустил в генерала камень и рассек ему лоб. Взбешенный генерал погнался за мальчишкой, но путь ему преградила толпа, и он ускакал под улюлюканье и хохот, размахивая кривой шашкой.

Через полтора часа дворники расклеивали на тумбах приказ за подписью генерала, в котором он требовал немедленного восстановления порядка.

По улицам, вызывая смех граждан, промаршировал женский батальон смерти. Вооруженные бабы в солдатских штанах, с уродливо толстыми обмотками на ногах обстреляли из винтовок демонстрантов на углу Невского и Садовой, на Литейном проспекте и около Инженерного замка. Было убито человек двадцать.

— Провокация с целью вызвать ответную стрельбу, — разъяснил механик окружавшим его рабочим.

— Да, похоже, бабенок этих вызвали затем, чтобы они заварили кашу, — соглашались рабочие.

ЦК партии охранялся вооруженными моряками, неумело сидящими на конях. Войдя во дворец, Иванов узнал от возбужденных людей, толкавшихся в вестибюле, что к Петрограду для наведения порядка подходят четырнадцатая кавалерийская дивизия, четырнадцатый Донской казачий и сто семнадцатый Изборский полки под командованием известного усмирителя солдатских бунтов — меньшевика, члена Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета поручика Мазуренко.

Возбужденные люди толпились в вестибюле — это были рабочие-большевики, которым полчаса назад Землячка от имени ЦК поручила немедленно выехать навстречу этим частям Временного правительства и любыми средствами задержать их продвижение к столице.

Не все понимали, каким образом удастся выполнить это поручение, никто не знал, где находятся войска. Несколько человек, примостившись на широких подоконниках, делали наметки своих речей, с которыми они готовились обратиться к солдатам.

— Вы должны рассказать войскам всю правду о революции… По-видимому, без митингов там не обойтись, — отвечала на их вопросы Землячка. Она едва держалась на ногах от усталости.

Явился человек в брезентовой куртке, измазанной краской, вероятно маляр, и сказал властно:

— Поехали, товарищи! Железнодорожники приготовили для нас паровоз. Там, на месте, будет видней, как поступать и что делать.

Повеселевшие рабочие пошли за маляром.

На первом этаже особняка, в большом зале, уставленном вынесенными из зимнего сада деревьями, к Землячке подошел связной, дежуривший у входа.

— Розалия Самойловна, вас какая-то барыня спрашивает.

— Кто, что?

— Да вот она собственной персоной.

В зал вошла золотоволосая женщина. Лицо ее было скрыто черной вуалью. Женщина спросила:

— Это правда, что здесь