«Ленгензипен», где Александр Иванович Иванов после возвращения из ссылки встал на партийный учет, избрали его с совещательным голосом на апрельскую конференцию РСДРП (большевиков).

В день открытия конференции Иванов встал рано, положил в нагрудный карман гимнастерки мандат и пошел побродить по вечно молодому городу. Проходя мимо Александрийского театра, рассмеялся: в руки бронзовой Екатерины II кто-то вложил красный флаг.

Облокотившись на чугунные перила, Иванов долго стоял на Троицком мосту и смотрел на бушующую Неву. Поминутно он поглядывал на свои серебряные часы фирмы «Павел Буре». Нетерпение его мучило. Основной доклад по текущему моменту и аграрному вопросу на конференции должен был делать Ленин, недавно вернувшийся из эмиграции.

Стрелка на часах Александра Ивановича двигалась медленно. Сколько раз побывали эти часы в закладе у Обмылка в Чарусе! Не выдержав поставленного себе срока, Иванов двинулся на Высшие женские курсы. Конференция была назначена там на десять часов утра.

Александр Иванович был уверен, что явится первым, но, войдя в аудиторию, увидел Владимира Ильича, присевшего на ступеньки кафедры. Трое матросов стояли у окна. Он узнал Ленина сразу, хотя видел впервые. Наклонив крупную голову с большим залысым лбом, Ленин быстро писал на листках почтовой бумаги, перечитывал, черкал и снова писал. Карандаш с треском сломался. Ильич досадливо нахмурился, пошарил по карманам пиджака, вынул маленький перочинный ножичек, попробовав ногтем его лезвие, принялся поспешно чинить карандаш. Здесь он увидел Иванова, молча наблюдавшего за ним.

— Здравствуйте, товарищ! — с мягкой интонацией сказал Ленин, поднимаясь со ступенек и собирая в бумажку мелкие карандашные стружки.

— Доброго здоровья, Владимир Ильич! — ответил Иванов и медленно повернулся, собираясь уйти, не мешать Ленину.

— Постойте, куда же вы! — Владимир Ильич легкой походкой подошел к нему. На Ленине была темная тройка, темный галстук и ботинки с тупыми носами. — Очень хорошо, что вы пришли так рано, я хочу поговорить с товарищами, прибывшими с мест. Ведь приехали делегаты из промышленных центров, из национальных окраин. Вы откуда, товарищ? Как ваша фамилия?

Стесняясь своего большого роста, Иванов коротко рассказал о себе и большевиках Чарусы. Слегка наклонившись вперед, Ленин внимательно слушал.

— Партия в настоящий момент выдвигает тезис перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую… Это новый этап. Партия окрепла. В Петрограде во время войны было около двух тысяч членов партии, плативших взносы в партийную кассу, сейчас шестнадцать тысяч. Наша конференция представляет восемьдесят тысяч большевиков, — щуря зоркие, необыкновенно живые глаза, сказал Ленин и тут же спросил: — Как рабочие вашего предприятия относятся к Временному правительству?

В каждом вопросе Ленина сказывалось стремление узнать как можно больше. Эти короткие беседы с людьми были одной из тысяч нитей, которые связывали Ленина с рабочим классом.

— В Советах большинство принадлежит меньшевикам и эсерам, — промолвил механик, не желая огорчать Ленина и зная, что этот его ответ не будет приятен ему.

— Гм, гм, это так… Руководство Советами захвачено эсерами и меньшевиками, которые поддерживают Временное правительство. Свергнуть его можно только при условии, если мы завоюем в Советах большинство. — Ленин засунул пальцы рук в проймы жилета, постоял минуту, раскачиваясь на носках. — Никакой поддержки Временному правительству! Разъяснять лживость всех его заявлений, особенно относительно отказа от аннексий… разоблачение вместо недопустимого, сеющего одни иллюзии «требования», чтобы это правительство, правительство капиталистов, перестало быть империалистическим…

В аудитории стали появляться делегаты. Вместе с Крупской вошел худой высокий Дзержинский. Шумно ввалилась группа вооруженных матросов. Оживленно переговариваясь, они расселись на задних скамьях, где были свалены в кучу пальто, бушлаты и шапки. Дзержинский сел с ними, что-то записывая в блокнот и смеялся. Прошла минута, и матросы запели «Варшавянку».

При виде делегатов Ленин сразу ожил. Глаза его перебегали с одного лица на другое.

— А вот как раз тот, кто мне нужен, Ворошилов из Донбасса… Простите меня, товарищ Иванов. Мы еще продолжим наш разговор, — сказал Ленин и, пожав Иванову вспотевшую руку, пошел навстречу человеку в солдатской гимнастерке.

Иванов сел рядом с пожилым рабочим. У него были густые свисающие усы, и от него попахивало металлической стружкой. Усач, поглядывая по сторонам, говорил:

— Вот тот сероглазый, с длинными волосами — Куйбышев из Самары… Женщина в пенсне — товарищ Землячка, а вот тот с бородой лопатой — Скворцов-Степанов.

— А ты откуда всех знаешь?

— Откуда, откуда! Я, брат, член партии с тысяча девятьсот второго года, с одними из них работал, с другими за решеткой сидел.

Входили гости конференции: празднично приодетые рабочие, солдаты в замызганных шинелях, худолицые люди, вернувшиеся с каторги, появился один крестьянин в суровье и лаптях. В руках сжимали они тоненькие брошюрки, шагали тяжело, всей ступней, словно печатали землю. Эти люди знали жизнь, умели постоять за народ, умели драться.

Появилась новая небольшая и шумная группа.

— Это Каменев, Рыков, Пятаков, — продолжал свои объяснения усатый рабочий. — Не согласны с Ильичем. Увидишь, будут воду мутить.

Знакомые Иванову Сулимова и Ольга Равич ввели в аудиторию смущенных девушек и посадили их по две в каждом углу. Девушки положили перед собой ученические тетрадки и остро отточенные карандаши.

— Стенографистки, — сказал усач. — Будут работать в супряге. Если одна проворонит какое слово, запишет другая…

— Смотрите, Ленин! — послышалось сзади.

Наступила секундная тишина, разразившаяся бурей аплодисментов. Все встали. Владимир Ильич, кланяясь и пожимая руки знакомым, быстро прошел на кафедру, положил перед собой листки бумаги, прищуренным взглядом обежал всю аудиторию, улыбнулся кому-то. Он был энергичен и свеж. Ленин напомнил, что предвидение Маркса и Энгельса сбылось:

— Всемирная война привела к революции.

Иванову не верилось, что этот человек небольшого роста и есть тот грозный ниспровергатель капиталистического мира, которого боялось самодержавие и перед которым дрожало Временное правительство.

С каждой произнесенной фразой Ленин, казалось Иванову, становился все выше и выше. Жесты его были сильны, он всем телом наклонялся вперед, наваливаясь на пюпитр. Деревянная трибуна поскрипывала, словно капитанский мостик корабля в непогоду. Делегаты не спускали с него глаз, напряженно вслушиваясь в каждое слово.

Иванов никогда еще не видел, чтобы с таким вниманием слушали человека. Вскоре он и сам перестал замечать окружающее: никого не видел, кроме Ленина, ничего не слышал, кроме его голоса. Было такое чувство, что он наедине с Лениным в этой комнате. Весь мир для него сосредоточился в Ленине.

Становилось душно. Дзержинский с силой распахнул широкое окно. Стекло сорвалось и полетело вниз, разбиваясь со звоном. Пахнуло свежим весенним ветром. Кажется, никто и не заметил этого. Все мысли и чувства людей были прикованы к трибуне, на которой стоял вождь российского пролетариата. Дерево с набухшими ветками заглянуло в аудиторию через раскрытое окно. Светило солнце, теплые лучи его падали на