Ну и само собой, не обошлось без очередного суицида: Актер повесился на пустыре. Причина не в несчастной любви и не в шантаже, как в рассмотренных ранее пьесах, а в утрате иллюзий: выяснилось, что нет никакой такой замечательной лечебницы, в которой его бесплатно и эффективно избавят от алкоголизма. Обманул Лука… Но Лука давал надежду, а именно надежда дает человеку силы, если источник таких сил в принципе существует в его душе. А коль источника нет – то и сил не будет, тогда и надежда своей полезной роли не сыграет, хоть золотые горы обещай, хоть рай на земле. Именно об этом и говорит, пусть и иносказательно, сам Лука в диалоге с Костылевым: «Есть – люди, а есть – иные – и человеки… Я говорю – есть земля неудобная для посева… есть урожайная земля… что ни посеешь на ней – родит…» И, кстати замечу, любопытна реакция Костылева, хозяина ночлежки, на эти слова: он ведет себя в точности так же, как всегда поступал Петр Артамонов, отвергая и отторгая все, чего не понимал. Костылев, не поняв ни слова из рассуждений Луки, просто выгоняет его из ночлежки без всяких объяснений: «Ты… вот что: пошел-ка вон! Долой с квартиры!..» Так что, похоже, Алексея Максимовича данная модель поведения весьма и весьма интересовала и не давала ему покоя. Хотелось бы мне когда-нибудь узнать почему…

* * *

Это была последняя пьеса Горького, упомянутая в «Записках» Владимира Лагутина. Текст, посвященный ей, оказался самым кратким; вероятно, в душе моего родственника мало что отозвалось. Но, возможно, ему просто надоело мечтать о роли школьного учителя. Или надоели пьесы Горького. Или по каким-то причинам изменилось настроение. Одним словом, «Записки» он бросил.

Моих молодых помощников пьеса «На дне» тоже не впечатлила. Если при обсуждении предыдущих произведений участники говорили довольно много, то здесь почти все ограничивались тем, что отмечали одну-две реплики. Евдокия, к примеру, указала на слова Насти, адресованные Барону: «Ведь ты… ты мной живешь, как червь – яблоком!» Внимание Тимура привлек Барон с его длинным монологом о том, что он всю жизнь только переодевался и все перемены в судьбе связаны в его памяти только с изменением внешнего облика, а сути происходившего с ним он уже не помнит. Сергей отозвался о пьесе весьма резко, честно признался, что ему было нестерпимо скучно и говорить имеет смысл только о словах Наташи и Клеща. Наташа говорит, что идти ей некуда и она никому не верит, а Клещ, уже в другом действии, произносит: «Везде – люди… Сначала – не видишь этого… потом – поглядишь, окажется, все люди…» Марина, как всегда, заинтересовалась только отношениями в треугольнике «Наташа – Пепел – Василиса», ее романтической подружке понравился Лука с высказываниями о том, что «в любимом – вся душа», что помирать надо с радостью, без тревоги и что люди не умеют жалеть самих себя, живых, а мертвых жалеть – тем более. Одним словом, характер и пристрастия участников квеста и в этом случае полностью проявились в восприятии текста пьесы.

Единственным, кто выступил более развернуто, оказался Артем. Сперва он подробнейшим образом проанализировал сцену Пепла с Лукой и Наташей из третьего действия, в которой Пепел уговаривает Наташу ехать с ним в Сибирь и клянется, что бросит воровать. «Я – сызмалетства – вор… все, всегда говорили мне: вор Васька, воров сын Васька! Ага? Так? Ну – нате! Вот – я вор!.. Ты пойми: я, может быть, со зла вор-то… оттого я вор, что другим именем никто, никогда не догадался назвать меня… Назови ты… Наташа, ну?» Наташа на просьбу не откликается, и Лука говорит ей: «Ты только поговаривай ему: «Вася, мол, ты – хороший человек, не забывай!» Артем со своим пристальным вниманием к словам не мог, разумеется, пройти мимо такого эпизода. Вторым же пунктом, на котором он остановился, были слова Татарина из четвертого действия: «Магомет дал Коран, сказал: “Вот – закон! Делай как написано тут!” Потом придет время – Коран будет мало… время даст свой закон, новый… Всякое время дает свой закон…» В этом тоже не было ничего неожиданного: Артем всегда отмечал, если затрагивались вопросы соблюдения норм и правил. Мы давно уже поняли, что его раздражает необходимость выполнения определенных ритуалов, смысла которых он не понимает, поэтому молодой человек всегда замечает, если кто-то из горьковских персонажей поднимает вопрос несоответствия новых условий жизни устаревшим законам.

В этот раз ни один из участников с автором «Записок» не совпал ни по одному пункту. Все расстроились и недоумевали: как же так вышло? Почему?

– Потому, – со своим обычным смешком объяснил Назар, – что Владимир прочитал учебник, а вы – нет. Вернее, учебник-то вы читали, но, во-первых, давно и уже все забыли, а во-вторых, учебник вы читали уже совсем другой. Видимо, Владимира настолько поразило расхождение собственного восприятия с тем, что говорят на уроках, что ему интереснее всего было поговорить именно об этих расхождениях.

На этом и закончили. Впереди у нас оставался только «Фома Гордеев», на прочтение которого я снова выделил участникам свободный день.

* * *

Возможно, моя затея и не принесет идеального результата, но польза от нее определенно есть, это я мог констатировать с полной уверенностью. Образ Владимира Лагутина прорисовывался все более отчетливо. Каждый вечер мы с Виленом заново слушали диктофонные записи обсуждений и комсомольских собраний, психолог описывал результаты тестирования, и теперь, осуществив львиную долю задуманного, можно было считать, что давно умерший Володя стал нам более понятен.

Он ненавидел «правила советской жизни», но не допускал мысли, что их можно открыто нарушить.

Он жалел тех, чьи надежды оказались разрушенными (вспомним о слезах, которые вызывали у него Петр Артамонов, Василий Бессеменов, писатель Шалимов, влюбленный Рюмин), но оставался равнодушным, если других людей унижали или обижали. Вероятно, унижение Володя рассматривал как неотъемлемый элемент устройства тогдашней жизни и реагировал на него болезненным раздражением, но никак не стремлением бороться за преобразование этой самой жизни. Кроме того он, как я уже говорил, отличался определенным снобизмом.

Он пытался найти разумные оправдания тем проявлениям несправедливости, которые замечал, чтобы успокоить самого себя. Ему было плохо в той жизни, и он использовал доступные ему средства, чтобы как-то адаптироваться: помимо оправданий прибегал к хобби (написание «Записок молодого учителя»), а также к испытанному способу – пьянству.

Он не был бойцом. Из него никогда не вышло бы диссидента или правозащитника. Он был слаб и трусоват, осознавал это и не скрывал от самого себя. Более того, Володя, похоже, презирал и наказывал себя, считая в чем-то виноватым. Но в чем? Откуда взялось слово «подлец», неизменно привлекающее его внимание?

Он мало думал о личной жизни и совсем не думал о женитьбе, но при этом всегда думал о любви, замечал ее, но не расписывал так подробно, как другие интересующие его темы. Этим он кардинально отличался от моих молодых помощников, которые замечали в пьесах любовные линии и охотно анализировали их. Единственным исключением здесь была Марина, которая поначалу много говорила о семье и браке, но и она в последнее время поутихла и переключила все внимание на любовные отношения. Похоже, имел место какой-то роман и разрыв, настолько болезненный, что молодой человек много лет не мог прийти в себя и настроиться на новые отношения; наверное, ему было мучительно затрагивать эту проблему.