«Ногу подвернул, что ли? — недоумевал Клепа. — Или хочет, чтобы его услышали беглые — только не ведает, где они, вот и завлекает?..»

Поводырь пересек лесную прогалину и скрылся в чаще, Клепа ринулся ему наперерез. Внезапно стоны того прекратились, а из-за кустов донесся громкий разговор. Лесовик прислушался: говорили по-русски. Видимо, замысел предателя удался: кто-то из беглых вышел к нему из чащи.

«Скорее упредить их!..» Клепа стремительно пошел на голоса. Кричать не стал — могли услыхать ордынцы, что притаились где-то рядом. Он стал продираться через густые заросли кустарника и наконец увидел саженях в двадцати от себя беглых тарусцев. Мужики, бабы, детишки тесным кругом обступили странника, который, размахивая руками, что-то рассказывал им. Рыжий перемахнул через поваленную буреломом ель, но поскользнулся и упал. Сильно ударился головой о ствол и потерял сознание.

Он пришел в себя, когда солнце уже село. Лил дождь. Холодные струи воды освежили гудящую голову. Очнувшись, почувствовал такую сильную боль в затылке, что некоторое время лежал, не в силах пошевелиться. Наконец заставил себя сесть, коснулся рукой головы, поднес ладонь к глазам, она была в крови. Тогда лесовик оторвал кусок от рубища и кое-как перевязал голову. Держась за дубок, встал. Перед глазами поплыли кусты и деревья, но он покрепче ухватился за ствол и не упал. Когда голова перестала кружиться, Клепа огляделся, побрел в ту сторону, где должен был находиться стан беглецов. Однако там в его помощи уже никто не нуждался… Тарусцев застигли врасплох: разбросанная нехитрая утварь, изрубленные тела стариков. Ни баб, ни ребятишек…

Сумерки наступили в лесу быстро. В полутьме Клепа с трудом отыскал кусты, где оставил Сеньку. Окликнул, но парнишка не отозвался. Тогда он стал его громко звать, однако все было тщетно. Может, лесовик не стал бы тревожиться, ведь наказал же отроку, чтобы тот уходил, если он быстро не вернется, но, наткнувшись на обломанные ветки орешника, понял, что Сеньку захватили ордынцы. Постоял в раздумье. «Возвращаться без Сеньки, ничего не проведав про полон?!.»

У проселка было посветлее, на мокрой земле виднелись следы пленников и татар. Клепа вышел на тропу и быстро зашагал по ней в противоположную от лесного стана сторону.

Они хотели уже выехать на поляну, как вдруг Василько, ехавший впереди, резко остановил коня. Федор подъехал спросить, что случилось, но тут и он услышал отдаленный конский топот. Василько соскочил с мерина, опустился на колени, припал ухом к земле. Поднявшись на ноги, бросил: «По дороге гонят!» Оба, быстро съехав с тропы, углубились на несколько саженей в лес, привязали коней и вернулись обратно. Взобравшись на дуб, росший у обочины, засели на нем, укрываясь за листвой погуще.

Топот усиливался, стали слышны голоса людей. На дороге появились с дюжину ордынцев; они ехали с опущенными поводьями, громко выкрикивая что-то, видимо, переговаривались между собой. Шлях за ними оставался пустым — полон не шел следом.

Внимание Федора привлек один из всадников. Под долгополым татарским халатом надета грязная белая рубаха, на ногах русские сапоги с короткими голенищами, лицом вовсе не схож на ордынца. Бывшему порубежнику даже показалось, что он его где-то встречал. Присмотрелся получше… Признал сразу: «Епишка!» Мгновенно припомнилось все: спасение на болоте, драка на монастырском дворе, Серпухов!»

«Ах же ты змей лютый!» Федор рывком снял лук, достал стрелу, прицелился, но тетиву не спустил. Уж больно много было татар, и осмотрительный порубежник решил не рисковать.

— Айда за ними! — предложил он, когда конский топот замер в отдалении. — Они, должно, на муравский шлях направятся, а мы чащей напрямую в наш стан. Еще и засаду успеем учинить.

— Добро! — сразу согласился тарусец. — От языка бы еще взять! — добавил он, первым спрыгивая на землю. Медлительный Федор хотел подать ему свой лук, чтобы слезать было сподручней, как вдруг на противоположной стороне тропы зашевелились кусты. Сначала появились лошадиные морды, затем всадники. Их было двое. У одного поперек седла лицом вниз лежала женщина. Руки и ноги ее были скручены арканом, темно-русая коса свисала до земли, разодранная рубаха с вышитыми рукавами сползла с плеч, обнажая спину.

Татары медленно выехали на дорогу. Тот, который был без ясыря, что-то визгливо выкрикивая, норовил ухватить пленницу за косу. Второй отмахивался от него плетью, орал, видимо, бранился. У дуба, где затаились порубежники, первый загородил дорогу, поставив коня поперек пути. Вцепившись в волосы женщины, стал тянуть ее к себе. Соперник пыхтел, но держал ясырь крепко. Пленница застонала, потом заголосила…

Василько, не раздумывая, выхватил кинжал, метнулся к ордынцу, что ухватился за косу пленницы, ударил его в спину. Федор, ломая ветки, медведем свалился на второго, стащил с седла, подмял. Тарусец успел подхватить падавшую с коня бабу, опустил свою ношу у обочины дороги. Тут же бросился к Федору, едва уговорил его не убивать пленника, которого тот стал душить. Развязали пленницу, скрутили той же веревкой ордынца, засунули ему в рот кляп.

— Вот и язык! Теперь и про полон дознаемся, а ты душить… — с укором сказал Василько.

— А с бабой что делать? — вытирая пот с лица, спросил Федор.

— Не знаешь, что с бабами делают? — усмехнулся тарусец. — Чай, мы-то не хужей ордынцев.

Пленница вздрогнула, испуганно затрепетала в сильных руках Василька, который поднял ее на ноги.

— Не мели, мы не насильники.

— А ежели по-доброму схочет? — не унимался тот, но женщину отпустил.

— Пущай в свою деревню возвращается, коль недалеко ей, — буркнул Федор, пропустив слова Василька мимо ушей. — А то может к нашему стану пристать… Ты откель? — дотронулся он до ее плеча и сразу опустил руку — от его прикосновения пленница снова задрожала, съежилась вся…

— Говори, не бойся. Худого тебе не сделаем, — поспешил успокоить ее тарусец.

— А вы кто будете, добрые люди? — едва слышно спросила та.

— Я из Тарусы, а он из Вереи. Слыхала про такие места? — И, впервые толком рассмотрев ее измученное лицо, восхищенно воскликнул: — До чего ж ты красна, девка!.. Глянь, Федор! — обернулся он к напарнику.

Женщина опять разволновалась. Но теперь не от страха, а от того, что неожиданно подумалось ей!.. Молча уставилась на Федора, потом прошептала:

— Так ты из Вереи? Брата моего тож Федором, Федорцом звали… — Глаза ее светились надеждой.

— Да… — встревоженно протянул тот — ему тоже передалось волнение незнакомки.

— И я оттель!.. — голос ее дрогнул. — Ты, выходит, Федор, брат родный мой! А я Марийка!

— Марийка?!

— Да! Поначалу тебя не признала — голова завязана… А ныне гляжу, ты!.. — И она бросилась брату на шею.

С волнением смотрел на нее Федор и все больше узнавал в пригожем, хоть измученном лице девки родные черты младшей сестры. Ей не было десяти лет, когда он ушел на ратную службу, но и теперь углядел те же светло-синие глаза, по-детски пухлые губы.