Я стал оглядывать пещеру в надежде увидеть что-нибудь, что могло бы помочь. На полу валялись пустые бутылки из-под воды, обёртки от еды, канистры из-под бензина и использованные батарейки. Маркировка на некоторых свидетельствовала, что они пролежали тут много лет. Монк принёс их, когда прятался в этой пещере в первый раз. Недалеко от меня валялись разорванная в клочья телефонная книга и аптечные пакеты с микстурой от кашля, антибиотиками и небольшими коричневыми бутылочками, в которых я распознал нюхательную соль. Вначале она меня озадачила, но я вспомнил, как несколько дней назад полицейская собака не смогла взять след. Нюхательная соль содержала нашатырь.

И ещё там был пластиковый пакет, наполненный дурно пахнущей землёй. Этот мускусный запах был мне знаком, но я не мог понять откуда. Поглядывая на Монка, я продолжал копаться в его вещах. Осторожно сдвинул крышку на одной коробке и застыл, увидев, что лежит на дне.

Чёрный цилиндрический фонарик.

До него можно было дотянуться. Если он исправен, тогда ещё есть надежда. Может, нам удастся усыпить бдительность Монка, и…

Осторожно, чтобы не потревожить Софи, я наклонился к фонарику и протянул руку. Мои пальцы были всего в нескольких дюймах от него, когда я ощутил тревогу и поднял голову.

На меня смотрел Монк.

Вернее, его взгляд был устремлён на какой-то предмет. Я облизнул пересохшие губы, пытаясь сообразить, что сказать. Но тут он вдруг вскинул голову, скривив рот в своей извечной усмешке, и… захохотал. Это был жуткий сдавленный смех, внушающий суеверный страх. В его горле клокотала мокрота. Постепенно смех становился громче и тоном выше, плечи судорожно тряслись. Затем Монк неожиданно с силой ударил своим покрытым струпьями кулаком в каменную стену. И, не поморщившись, продолжая смеяться, ударил снова.

Софи пошевелилась во сне. Не отрывая взгляда от Монка, я погладил её плечо, и она затихла. Тем временем смех Монка начал стихать. В любой момент я ожидал, что он повернёт свои мёртвые глаза в нашу сторону, но он нас вообще не замечал. Наконец последние бульканья вырвались из его груди, и он застыл, полуоткрыв рот, будто под наркотиком. С руки, которой он колотил о стену, капала кровь.

Вот оно что… Монк подвержен припадкам — одной из разновидностей эпилепсии. Я знал, что он психически неустойчив, но это было совсем иное. Страдающие подобными заболеваниями не осознают своих припадков, и когда они заканчиваются, не понимают, что с ними случилось. Почему же никто об этом никогда не говорил? Я вспомнил слова Роупера, произнесённые восемь лет назад:

«Он тут взбрыкнул вчера вечером, пришлось усмирять. Дело в том, что иногда, когда гасят свет, у него случаются приступы смеха. Он хохочет, не может остановиться. А затем начинает буйствовать. Вот почему охранники прозвали его смехачом».

Монк пошевелился и прищурился, будто просыпаясь. Его сразил очередной приступ кашля. Когда он наконец закончился, Монк прочистил горло и сплюнул на пол. Потрогал лицо рукой, которой бил в стену, и, увидев на ней кровь, нахмурился. Потом взглянул на меня, осознав, что я за ним наблюдаю.

— Чего пялишься?

Я опустил голову. Поднял с пола пакет с антибиотиками и показал ему.

— От кашля это тебе не поможет.

— А ты откуда знаешь?

— Я доктор.

— Ну и пусть.

Он махнул рукой, затем остановил взгляд на голове Софи, покоящейся на моих коленях, и его тёмные глаза вспыхнули.

— А это что такое? — быстро спросил я, толкнув ногой пакет с землёй.

Необходимо любым способом отвлечь Монка от Софи.

— Земля с мочой лисицы.

— Зачем?

Монк пожал плечами.

— Для собак.

Теперь было понятно, что это за вонь. У лисиц моча имеет резкий характерный запах, и они ею метят свою территорию.

— Разве это собак одурачит? — спросил я.

— Их — нет, а вот проводника — да.

Всё же я недооценил сообразительность этого человека. Полицейскую собаку моча лисицы не собьёт с толку, а вот неопытный проводник, учуяв запах, может подумать, будто собака взяла неверный след.

Я решил не давать ему передышки и продолжил разговор:

— Считается, что в этом районе нет никаких пещер.

— Да, о них никто не знает, — кивнул Монк.

— Ты здесь прятался, когда тебя искали за убийства девушек?

— Я сюда приходил всегда, когда захочу, — усмехнулся он.

— Зачем?

— Скрываться от таких, как ты. А теперь заткнись.

Монк порылся в барахле на полу, нашёл плитку шоколада и, разорвав обёртку, жадно съел её. Потом свернул колпачок с бутылки с водой и, откинув голову, начал пить. Я с трудом сглотнул. Моё горло пересохло.

Монк отбросил пустую бутылку в сторону и указал на Софи.

— Разбуди её.

— Пусть спит.

— Ты хочешь, чтобы это сделал я?

— Софи больна. Если тебе нужна от неё помощь, дай ей отдохнуть.

Монк угрюмо кивнул.

— А что у неё с лицом?

— Разве это не твоих рук дело? — спросил я, пытаясь вызвать его на разговор. — Разве не ты недавно вломился в её дом?

Его тёмные глаза на мгновение вспыхнули. На широком лбу образовались глубокие морщины.

— Что, и в этом тоже виноват я? Но как же так… — Он обхватил руками бритую голову, понизив голос до невнятного бормотания.

— Что с тобой? Отвечай! — строго произнёс я, забыв об осторожности.

— Не могу вспомнить! — вскрикнул он, стуча ладонями по голове. — Стараюсь, стараюсь, но не могу. Вот ты доктор, значит, должен знать, что со мной!

— Тебе нужен специалист. И может, не один.

— Да, знаю я этих специалистов! — в отчаянии бросил он, брызгая слюной. — Сволочи в белых халатах, что они знают?

На сей раз у меня хватило ума промолчать. А Монк, успокоившись, снова посмотрел на спящую Софи.

— Она твоя подружка? Любимая женщина?

Я промолчал, но Монку мой ответ, кажется, был не нужен.

— У меня тоже была подружка, — продолжил он, сжимая ладонями затылок. — И я её убил. Понимаешь, убил любимую женщину.

Сирота с рождения, изгнанник — такая вот судьба выпала Джерому Монку. Он рос, стесняясь своего уродства и страшась сверхчеловеческой силы. Его пару раз брали в семьи на воспитание и вскоре отказывались, потому что не могли установить с ним контакта. К пятнадцати годам Монк понял, что в его жизни уже ничего не изменится. Он был сильнее почти любого взрослого мужчины, и насилие стало его второй натурой.

Вскоре начались припадки и провалы в памяти. Монк этого не осознавал. Чаще всего припадки случались ночью, и утром он чувствовал странную сонливость и удивлялся непонятно откуда взявшимся ссадинам на руках. Затем Монк попал в тюрьму для несовершеннолетних, там-то всё в полной мере и проявилось. Его ночные приступы приводили сокамерников в ужас, особенно жуткий, безумный смех. Его пробовали успокоить, но это заканчивалось мордобоем. На следующее утро он ничего не помнил и не верил, когда ему рассказывали.