Они отошли, и дама смогла выдохнуть. Постояла, приходя в себя, и вдруг на ровном месте оступилась – у нее ни с того ни с его сломался высокий каблук.

– Валерия на самом деле меня ищет? Или ты соврала?

– Соврала.

– Тогда пойдем-ка…

И Лёшка быстро потащил Марину за собой.

– Куда ты? Лёша?

Они вышли в коридор, Леший приоткрыл одну дверь, вторую – и втащил ее в полутемную комнату, оказавшуюся не то библиотекой, не то кабинетом. Втащил и тут же поцеловал, да так, что Марина задохнулась от силы его неистового желания. Лёшка прислонил ее к дверце книжного шкафа и стал тискать, чуть не рыча от вожделения, – Марине что-то больно впилось в спину, она напряглась, и тут движение Лёшкиной руки по ее бедру обрушило лавину воспоминаний: Татьянин день, лестница, Дымарик! Она резко оттолкнула Лешего и отгородилась от него – теперь он не мог даже дотронуться и тяжело дышал, опираясь руками о шкаф.

– Марин, ну пожалуйста!

– Я не хочу здесь. Остынь. Давай уедем домой.

Леший отстранился. Помолчал. Потом мрачно ответил:

– Хорошо.

Они попрощались, но Валерия сразу заметила: что-то не так. Она попыталась было узнать по-своему, Марина это почувствовала и так резко закрылась, что сама изумилась: это получилось у нее впервые. Валерия отступила, чуть улыбнувшись: надо же, научилась!

В такси ехали молча, и Марина опять вспомнила Дымарика, так что стало совсем тошно. Ближе к дому Леший не выдержал:

– Марин, ну прости меня!

– Да за что? Я сама тебя спровоцировала. – Тоска наполняла ее до краев, как вино наполняет сосуд – кисло-горькое, черное вино прошлого.

Переодеваясь, Лёшка вздохнул:

– Эх, зря ты не захотела! Такой кайф мне обломала…

– Кайф?! – Она так взвилась, что сама собой разбилась та синяя вазочка, которую давеча писал Леший, а он вздрогнул и попятился:

– Марин, ты что? Вот кошка сумасшедшая…

– Кайф я ему обломала! Тебе понравилось, да? А мне не нравится! Я не хочу больше так! Чтобы меня, как последнюю шлюху, прижимали по темным углам!

Леший нахмурился – Марина чувствовала его подступающий гнев, но не боялась.

– Что значит – больше не хочешь? Что это значит – как последнюю шлюху? Ты что имеешь в виду?

– То и значит.

– Ты мне говорила, что никогда никого и ничего.

– Я тебе правду говорила. Один Дымарик. И где мы с ним могли… встречаться? Как ты думаешь? Как раз по темным углам! Он был большим любителем экстремального секса! И наплевать, что мне стыдно и неприятно! А я, такая дура, на все соглашалась. Не дай бог, бросит! – Марина задыхалась от ярости. – Ты знаешь, что он сделал со мной? Знаешь? Татьянин день помнишь? Когда мы с тобой пели? Я же… Я же просто отдалась тебе в этом пении! А знаешь, что было, когда мы с ним ушли? Когда мне пришлось с ним уйти? Я стояла, ждала – а ты! А ты голову опустил – иди, мол!

– Марин…

– Марин! Он меня изнасиловал, там же, на лестнице! Я… вся тобой полна была, а он…

Леший стиснул кулаки – вспышкой у него в мозгу мелькнули два видения: Марина с Дымариком у решетки и Марина, летящая бегом по лестнице в брызгах рассыпающихся жемчугов.

– Если б я только знал! Убил бы!

– Я видеть его не могла! Знать его не хотела! А он… Он преследовал меня, он плакал, умолял, в ногах валялся!

– Дымарик?

– Дымарик! На коленях ползал, ноги мне целовал! Маму на свою сторону перетянул. Как я мечтала о тебе, господи! Ночей не спала…

– Марин, ну не надо!

– А потом подумала: раз уж мы с тобой не можем… Пусть, что ли, он будет счастлив. Все равно жизни нет. А в Суханове – опять ты.

Леший хотел было обнять, но Марина не далась:

– Кайф, говоришь, тебе обломала? Теперь ты знаешь, каково мне было тогда, под липой! Впервые в жизни! Я думала, с ума сойду! С ним никогда… даже близко такого не чувствовала, вообще думала, что… не дано мне. Я сразу уехать хотела от него, ты веришь? Но… и правда, как с ума сошла. А он… А он…

Марина закрыла лицо руками и бормотала, словно в горячке:

– Он воспользовался! А я даже не понимала, с кем я! Все перемешалось в голове! Мне казалось, кожа обуглится от желания – так тебя хотела! Я имя твое кричала, когда он…

Марина не плакала, но тряслась, как в ознобе, и Леший все-таки обнял ее.

– Я утопиться хотела…

– Господи!

– Как я Вадима ненавидела! Ненавидела – и спала с ним. Мама заболела, он столько помогал, приходил, опять плакал, умолял. А мне все равно уже было. Все равно… раз я тебя не достойна. Так мне и надо! Ненавидела… и убила его… своей ненавистью.

– Ну что ты такое говоришь! Просто сердце мне разрываешь!

– Я не хотела… не хотела никогда тебе рассказывать, не хотела! Мне стыдно было. Боже, так стыдно. Я боялась. Думала: вот ты узнаешь и… не захочешь с такой женщиной жить… и уйдешь!

– Перестань!

– Теперь ты знаешь! Если ты и правда… не захочешь… я пойму. Правда, я теперь справлюсь… я…

– Замолчи. Сейчас же.

Алексей так сильно прижал ее к себе, что Марина почти не могла дышать. Они оба долго молчали. Наконец Леший с трудом выговорил:

– Это я во всем виноват.

– Ну чем же ты-то виноват, что ты?!

– Всем. Я струсил, Марин. Понимаешь? Ведь все было ясно еще тогда, на выставке. А я…

– Но ты же не мог! У тебя ребенок!

– Ну да. Только теперь мне кажется, я Риткой просто прикрывался. Такая ситуация ужасная, безвыходная. Ах, я бедный-несчастный! Упивался своими страданиями, пока ты… Да если бы я хоть раз со Стелкой попытался по-человечески поговорить! Может, все и разрулилось бы как-нибудь. А я струсил. Испугался. Потому что знал: то, что у нас с тобой, – очень серьезно. И навсегда. А это страшно.

– Да, страшно…

– Как будто идешь и видишь – самородок. Большой, очень ценный, но тяжелый. А нести его придется всю жизнь. Куда проще: набрал горсть мелких камушков, надоело – выбросил.

– Это я, что ли, самородок?

– Это наша с тобой любовь. Если ты меня, конечно, любишь.

– Ты что? Ты сомневаешься?

– А ты ни разу этого не сказала, между прочим!

– Ну и неправда!

– Словами – не сказала.

– А тебе обязательно надо словами?

– Обязательно! Тебе же надо было! И мне.

– Лёшечка, ты потерпи еще чуть-чуть. У меня пока не выговаривается… словами. Страшно – ты же сам сказал!

– Чего ж тут страшного, сказать? Когда уже и так все есть?