Ким протягивает мне стакан, я качаю головой. Она осушает его залпом и продолжает:

— В автомат с пончиками поставили какую-то электронику и управляли им на расстоянии. Якобы труп — наш человек, ему вкололи даноксил: остановка дыхания и пульса, ненадолго, пока ты его воскрешал; фельдшер и его дружки тоже из нашей команды… Вот слепой был настоящий. Мы так и подумали, что ты захочешь убедиться в его слепоте, но, после предыдущих чудес, не усомнишься в исцелении.

— Он… по-прежнему слеп?

— Тебе не хотели плохого, Джимми. Похоже на игру в жмурки, да, но это был скорее протокол. Квартал обложили, заранее просчитали твои передвижения и душевные терзания, со всеми возможными вариантами, все учли… Купперман был уверен, что после чуда с пончиками ты станешь придерживаться Евангелия. Энтридж даже предсказал, что для опыта со слепым у синагоги ты дождешься утра субботы, памятуя об Иисусе, который возмущал иудеев тем, что исцелял в день шаббата… что ты захочешь испытать судьбу, бросить вызов, восстановить связь времен… Бадди сказал, что шаббат начинается с вечера пятницы, а Энтридж возразил, что ты наверняка этого не знаешь, ты же неверующий. Они держали пари.

— Это мерзко.

Слова прошелестели на выдохе чуть слышно; я уже за гранью отвращения, гнева, стыда.

— Тебе не хотели плохого, — повторяет она. — Это просто для затравки. Понимаешь? Заставить тебя поверить в способности, унаследованные от Христа, было лучшим способом пробудить их в тебе, если они в самом деле есть в твоих генах. По крайней мере, такова была теория Куппермана, и Гласснер с ним согласился.

— То есть мои анализы ДНК — они настоящие?

— Джимми… Ты думаешь, Белый дом мобилизовал ФБР, ЦРУ и Пентагон ради социологического исследования реакций простого работяги, которому внушают, будто он — Бог? Ты — национальный приоритет, и тебя надо было испытать, вот и все.

Ноги подкашиваются, я опускаюсь на кровать. Пытаюсь сглотнуть слюну и спрашиваю, выталкивая слова из пересохшего горла:

— А клен? На него наклеили почки, пока мы обедали?

— Нет, Джимми, — серьезно отвечает Ким. — Клен ожил на самом деле. Это твое первое чудо. И это доказывает то, что Бадди был прав.

Я слушаю собственное дыхание и не знаю, противно мне или просто грустно. Неужели вправду надо было выставить меня дурачком с манией величия, чтобы пробудить Иисуса? Неужели силу любви и веры, способную исцелять, я не нашел бы в себе без них? Они не верили в меня и сделали ставку на худшее, что во мне есть: на гордыню, наивную восторженность, потребность чувствовать себя лучше, выше, благороднее других… Для затравки, как выразилась Ким. Какая гадость. Какие они все сволочи.

До меня с опозданием доходит, и я вздрагиваю:

— Откуда ты знаешь про клен? Отец Доновей тебе рассказал?

— Тебя снимали. Доновея нашли мои люди, пока я вела переговоры за тебя. В кустах, с перерезанным горлом. Его ограбили. Я отвечала за его безопасность: это стало поводом, чтобы отослать меня в Вашингтон.

Я вскакиваю с кровати, хватаю ее за плечи.

— Те наркоши — тоже ваши люди?

Она качает головой. Я бессильно роняю руки, мечусь по комнате, сам не свой. Если это в самом деле были бесноватые, значит, хрен я умею изгонять бесов. Я всего лишь обратил их в бегство; стоило мне отвернуться, они сделали свое черное дело. А если никаких бесов в них не было и это самый обыкновенный грабеж, то я, унизив их, толкнул на убийство из мести. Так или иначе, я кругом виноват. Я убил Доновея. Ради притчи.

Я утыкаюсь лбом в оконное стекло, Ким неслышно подходит сзади.

— Ты тут ни при чем, Джимми, и те трое тоже. Я уверена, что это замаскированная расправа. ЦРУ не имеет права действовать на американской территории, вот и копирует наши методы, чтобы мы за них отдувались: классическое ограбление, а не стрела, пропитанная кураре, не ядовитая змея или скорпион, что было бы больше похоже на них. Энтридж руководит психологической службой ЦРУ: мы с ним на ножах, и он бесится оттого, что ты со мной переспал.

Я говорю, что она очень добра, но не надо пытаться меня обелить. А если она вправду так думает, то ее мнительность равна моей доверчивости. Неужели ЦРУ стало бы мараться убийством священника, чтобы наказать ее за перепихон со мной.

— Конечно, нет, а вот чтобы уберечь тебя от его влияния — вполне возможно.

Я пожимаю плечами. Бедняга… Он так тепло улыбался, когда говорил о докторе, создавшем меня, так искренне смутился, рассказывая, как я вылечил его колено в четыре с половиной года… Неужели он тоже лгал ради моего блага? Я вспоминаю, не умом, а сердцем его последние слова. Его завещание. «Сыном Божьим мало родиться — им надо стать».

— Что ты будешь теперь делать, Джимми?

Я не отвечаю. Вернуться назад? Спрятать голову в песок, прикрывшись своими терзаниями? Нет, не могу. С прежней жизнью я простился, а для людей еще ничего не сделал — только вообразил себя их спасителем. Но ведь клен исцелила не иллюзия, в этом я уверен. Несправедливость, содеянная с бесплодной смоковницей, дала мне силу ярости, потребность и возможность ее загладить. Готов держать пари, наткнись я вчера, выйдя из дома, сразу на мертвое дерево, я точно так же воскресил бы его. Пробудить гены Христа, превратив его клон в марионетку-паяца, — нет, не может этого быть, или Бог тут вообще ни при чем. Святой Дух — не замок, который взламывают: ключ от него, если он существует, во мне, но я больше не хочу искать его один, вслепую. Я слишком боюсь ошибиться. Чрезмерная вера в себя до добра не доводит, мне уже пришлось в этом убедиться: я стал причиной смерти человека, недооценив силу дьявола. Чего бы мне это ни стоило, я не обойдусь без церкви и экспертов из Белого дома. Надо только не дать им хозяйничать, распоряжаться, злоупотреблять… Я выучусь всему, чему они хотят меня научить, но сделаю я это по своему разумению, на свой лад и оставаясь таким, какой я есть. Даже если я пойду по следам Иисуса, от себя не отрекусь.

— Ну ладно, — вздыхает Ким, — давай прощаться.

Я оборачиваюсь к ней и жестко спрашиваю, сама ли она решила бросить меня или просто подчиняется приказу.

— У меня нет выбора, Джимми.

— Кто у них главный? Купперман или Гласснер?

— Купперман главный на бумаге, но для президента авторитет — Гласснер.

Я звоню на ресепшн и прошу соединить меня с номером Ирвина Гласснера. Телефонистка напоминает мне, который час.

— Плевать, разбудите его.

Едва услышав сонное «алло» советника по науке, я выкладываю ему все. Меня водили за нос, ладно, им это удалось, но теперь хватит, я им больше не пешка, я творю чудеса по-настоящему, они это видели, так что я готов работать с ними, но только на моих условиях и никак иначе, не то я выброшусь в окно.

— Подождите… успокойтесь, Джимми. Давайте увидимся.

— Условие первое: Ким остается обеспечивать мою безопасность и едет со мной в Скалистые горы. И пусть Энтридж не смеет больше ее трогать, вообще пусть ведет себя тише воды ниже травы, или я его выгоню. Ясно?