— Вы великолепно выглядите! — воскликнул судья, входя вслед за медсестрой.

Солнце заливало огромную, обшитую палисандровым деревом комнату, из которой исчезли аппарат для диализа, баллоны с кислородом и мониторы. Доктор Сандерсен, худой, как скелет, но загорелый, судя по напряжению мышц и расслабленности движений, только что претерпевший час фитнеса, поднялся навстречу представителям Белого дома.

— Примите наши соболезнования, — скорбно произнес Ирвин Гласснер, торопясь умерить чересчур жизнерадостный настрой юридического советника, для которого главным было успешное завершение торгов.

Сандерсен кивком указал на кожаные кресла, стоявшие перед его столом, сел сам и тихо произнес:

— Я говорил с отцом Доновеем по телефону в день его гибели. Он сказал, что Джимми долго расспрашивал его обо мне и что он обещал за меня помолиться. И тогда… только не подумайте, что я рассказываю вам это, чтобы набить цену…

Судья растянул губы в любезную улыбку, давая понять, что у него этого и в мыслях не было.

— …и тогда меня словно пронзило насквозь электрическим током. Уже через несколько минут я смог дышать самостоятельно, а к вечеру даже приборы зафиксировали стремительную ремиссию моего рака.

У Ирвина зашлось сердце, но он ничем не выдал себя. Пульсирующая боль в голове неотступно вызывала в его памяти одну картину: клен в Центральном парке.

— Ну, а у вас что? — спросил Сандерсен чуть дрогнувшим голосом. — Были новые проявления?

— Со своей стороны могу сказать, что президент готов заключить сделку, — уклонился от прямого ответа Уоллес Клейборн.

Он показал на бордовый чемоданчик из телячьей кожи, стоявший у его левой ноги: в нем был миллион долларов, первая выплата за право эксплуатации клона.

— Об этом речь больше не идет, — покачал головой Сандерсен.

Клейборн напрягся, сохранив, однако, благодушное выражение лица.

— Как прикажете это понимать, доктор?

— Я вам его не продам.

Мозговые клетки юридического советника немедля сосредоточились на статьях предварительного соглашения в поисках формулировки, запрещающей цеденту идти на попятный, но Сандерсен, предупреждая отпор, добавил:

— Я вам его отдам. Я не хочу наживаться на совершенных Джимми чудесах теперь… теперь, когда я испытал их на себе. Мы покинули область виртуального, господа. Вопрос о защите моих прав представляется в этом свете… смешным, чтобы не сказать, некорректным. Разве может интеллектуальная собственность распространяться на благодать?

Судья серьезно закивал, в глубине души не очень веря собеседнику.

— Наши соглашения остаются в силе; просто суммы, которые должны были выплачиваться мне, пойдут на благотворительность — выбор я предоставляю вам. Все равно теперь, без отца Доновея, я не знаю, что станется с моим фондом…

— Можете не беспокоиться, — поспешил заверить его Клейборн, — подпишем дополнительное соглашение, этого будет достаточно. Я передам его вам завтра со списком благотворительных фондов, достойных…

— Я вам доверяю, — оборвал его Сандерсен, снимая колпачок с ручки.

Пока обе стороны подписывали договор, Ирвин всматривался в черты своего коллеги. Ему с трудом верилось в этот внезапный перелом, но он представлял себя на месте Сандерсена: что если вдруг и его опухоль в мозгу рассосалась бы в одночасье? После водворения в Скалистые горы ему не давал покоя тот осколок снаряда, который четырехлетний Джимми усилием мысли удалил из колена священника, и он постоянно боролся с искушением повторить этот опыт. Не только этика слуги государства мешала ему, но и застарелое сомнение ученого — или, наоборот, истинная вера: нельзя испытывать Бога.

— Извините, что не приглашаю вас на ланч, — сказал Сандерсен, вставая, — у меня еще одна встреча. Препоручаю вас моим юристам, они знают лучшие рестораны на острове. Пожалуйста, передайте Джимми мою…

Он запнулся, подыскивая слово; впрочем, вся полнота чувства, вся его сила, все нюансы были написаны на его лице.

— Непременно передадим, — наигранно бодрым голосом пообещал уставший от перелета судья Клейборн.

Исхудавшие пальцы генетика хрустнули в его энергичном рукопожатии. Он подхватил чемоданчик и направился к двери, которую распахнула перед ним медсестра.

— Ну, Ирвин, мир? — тихо произнес Сандерсен, глядя в глаза своему собрату.

— Будьте осторожны, — только и ответил Гласснер, вспомнив отца Доновея: хоть он не знал наверняка, была ли его смерть делом рук ЦРУ, эта версия представлялась ему не то чтобы вероятной, но вполне логичной.

— А что мне терять? — улыбнулся старик. — Пользы от меня больше никакой. Я сделал свое дело; теперь вам исполнять предначертанное Богом. Берегите Джимми.

Ирвин будто услышал эхо слов священника; он молча кивнул и пошел за Клейборном, который нетерпеливо топтался на пороге. Как только за эмиссарами Белого дома закрылась дверь, комнату заполонил медперсонал, распахнулись шкафы, вновь появилось больничное оборудование. Одна медсестра расстелила постель, другая подключила диализ, третья раздела и уложила Сандерсена, смыла тональный крем с его лица.

Он улыбался, чувствуя, как проходит действие стимуляторов, которые вкололи ему перед встречей. Правда о происхождении Джимми станет бомбой, но бомба эта взорвется в нужное время, перед самыми выборами, согласно пожеланию штаба демократов. А пока Гласснер и иже с ним могут сколько угодно перепроверять кровь якобы клона: анализы неизменно будут подтверждать генетическую матрицу Иисуса. Затем последует официальное признание папы, который будет рад-радехонек позолотить свое знамя в новом крестовом походе под предводительством Америки, а потом все СМИ планеты подхватят и разнесут по миру славу Джимми-Христа на фоне предвыборной кампании. Радостно потирая руки, Сандерсен подумал, что мечта его жизни сбудется, опередив метастазы. Придумав байку об исцелении на расстоянии силою молитвы созданного им клона, он так вошел в роль, что сам почти поверил в это. Доновей, пожалуй, улыбнулся бы. А может быть, и нет.

Из всех, кто с ним когда-либо работал, один только священник знал, что Джимми не был рожден из ДНК Христа. Он никогда не выдал бы сознательно тайну мистификации, но органическая неспособность ко лжи, усугубленная терзаниями христианской совести, грозила сделать опасно явным комплекс вины, сгладить который не могли никакие дивиденды. Попади старый доминиканец в руки психологов из спецслужб, надолго бы его не хватило. В его убийстве заподозрили ЦРУ — это наилучшим образом разрешило для Сандерсена все проблемы, но дела делами, а сердце болело. Очень одиноким чувствуешь себя, потеряв единственного на земле человека, который думал о тебе хорошо.

— Вам не следовало вставать, доктор, — вздохнула медсестра, измерив ему температуру. — Надеюсь, вам не придется об этом пожалеть.

Сандерсен только улыбнулся в ответ. Безропотно дав вновь опутать себя проводами и трубками, он смаковал свое горькое торжество, перебирая в памяти обиды и унижения, которые ему пришлось претерпеть от своей страны, выдворившей его на чужбину, в то время как на авансцену выбились посредственности, амебы вроде Гласснера, пожинавшие лавры в награду за послушание. Да, месть его будет грандиозной. Он ни на минуту не сомневался в дальнейшем развитии событий, зная наверняка, что хозяева Белого дома выставят себя на посмешище с тем большей готовностью, что теперь им это ничего не будет стоить.