– Нет, – гордо ответил Сашка, – с этой вот книгой. Если бы библиотекарша не ошиблась, эту загадку мы бы не разгадали ни за что!

Макс повертел в руках «Жертву муз» и хмыкнул:

– Мне и сейчас ничего не ясно.

– Поосторожнее, это ж раритет! – Снежко отобрал у друга ветхую брошюрку и аккуратно отвернул загнутый край обложки.

– А почему обложка такая нестандартная? – спросила Анна. – Она сантиметра на два шире, чем надо. Им что, было трудно сделать нужный формат?

– Хотите фокус? – Сашка прищурился. Все дружно закивали. Парень взял «Жертву муз» двумя руками и положил ее поверх «Жертвы любви». Слишком широкая обложка первого сборника идеально совпала с форматом второго. – Посмотрите на картинку, – попросил он, – только внимательно.

– Место похоже на Парнас. Ну да, а это Аполлон – у него на голове венок из лаврушки, а рядом какой-то тип с крыльями. Ангел, наверное. А что это они делают? – проговорила Аня.

– Костер разводят, – тут же откликнулась Яся.

– Жертвенный огонь, – поправил Снежко.

– Как скажешь, – подняла бровки домиком Анна, всем своим видом изображая смирение. – А зачем этот Ангел пинает маленького купидончика? Бедный малыш растерял все свои стрелы.

Снежко выразительно посмотрел на девушку, но Анна от этого не стала сообразительнее. Неожиданно для всех Макс первым нашел разгадку.

– По-моему, это намек на платонические отношения Феникс и Голубя. Стоп, это же совсем другая книга!

– Кажется, я поняла! – воскликнула Яся. – Саша пытается объяснить, что каким-то образом иллюстрация из «Жертвы любви» угодила в «Жертву муз», стала ее обложкой. То есть перед нами наглядная иллюстрация финала трагической истории любви и смерти загадочных супругов. Кстати, вот и сам Голубь взлетает над алтарем!

– В самом деле, – согласилась Аня, – я только сейчас заметила, что лица всех присутствующих на картине – это музы, что ли? – очень печальные, как на похоронах.

– Это и есть похороны, – закивал Сашка.

– Тут еще подпись есть. – Яся наклонилась пониже, чтобы разобрать витиеватые мелкие буквы: – «Мы принесли эту жертву в пламени чистой любви и искусства. Божественной милостью оба сгорели быстро». Брр, жуть какая-то.

– Неплохо бы узнать, о чем, собственно, речь в этой книжке, – заметил Макс. – Может, там сюжет схожий?

– Не без этого. История любви и смерти Джона и Елизаветы, которые скончались друг за другом в течение пяти лет после свадьбы. Одна странность: им было пятнадцать и одиннадцать лет соответственно.

– Совсем дети! – ахнула Анна. – Как жалко.

– Это эмоции, – отрезал Снежко. – А факты таковы, что эти дети не могли в силу возраста сотворить ничего такого, о чем скорбел бы целый Парнас.

– Но что это нам дает? – спросила девушка.

– Неужели все еще непонятно?! Мы теперь знаем точную дату издания злополучного сборника «Жертва любви» и можем с уверенностью сказать, что нас провели, как последних лохов.

– Первый вывод, который я могу сделать, это то, что сборник «Жертва любви» никогда не переиздавался. Он был издан единственный раз, более того, ограниченным тиражом, для узкого круга избранных. Следующее предположение – у нас в руках экземпляр, предназначенный для человека с нетрадиционной ориентацией. Именно потому в заглавии присутствует двусмысленная «опечатка», которая опечаткой не является. Нам уже известны намеки на нетрадиционную ориентацию самого Голубя, подобные признания содержат и сонеты Шекспира, в герое которых угадываются все те же Голубь и Феникс. Возможно, этот экземпляр принадлежал возлюбленному Голубя, которого по понятным причинам остальные посвященные в тайну не жаловали и не преминули уколоть подобным образом.

Ранее мы с вами уже выяснили, что книжка не могла выйти в тысяча шестьсот первом году, при жизни Солсбери, которому якобы посвящен этот реквием. Солсбери скончался в тысяча шестьсот двенадцатом году – это и есть предположительный срок подлинной даты издания.

– Но с таким же успехом книга могла выйти и через год, и через два, – возразила Ярослава Викторовна.

– Ничего подобного. Солсбери слишком незначительная фигура в свете, чтобы о нем помнили так долго. Кроме того, посмотрите: на «Жертве муз» также проставлена дата. Естественно, она подлинная. Это тысяча шестьсот двенадцатый год, что подтверждает мою теорию.

– Значит, теперь мы сможем узнать, кто же эти прототипы Голубя и Феникс? – обрадовалась Анна.

– Думаю, да, – с облегчением кивнул Снежко. – Сдается мне, история четы изложена чуть ли не дословно. Отсюда и намеренная путаница с датами. Кто бы это ни затеял, он старательно заметал следы.

– Но когда же, когда мы все узнаем? – Анна в нетерпении заерзала на месте.

– Да прямо сейчас, – улыбнулся Саша. – Посидите здесь, я схожу поищу компьютер с подключением и сделаю запрос по поводу супружеской четы, жившей в платоническом браке, имевшей знатное происхождение, умершей в тысяча шестьсот двенадцатом году, предположительно, друг за другом. Он первым, она следом. Не уходите далеко, я скоро вернусь, – пошутил он.

Время тянулось медленно. Чтобы занять себя, Аня придвинула к себе огромный том, который они даже не раскрыли. Это оказалось Великое фолио Шекспира, тысяча шестьсот двадцать третьего года выпуска. Девушка рассеянно перелистывала плотные белые – это через четыреста лет-то! – листы, думая о своем. Книга оказалась толстой, целых девятьсот девяносто восемь страниц. Авантитул украшал портрет автора. Анна скользнула по нему взглядом и вдруг замерла. «Боже, какое уродство!» – подумала девушка и сразу же устыдилась своих мыслей. В конце концов, на гравюре изображен величайший из поэтов.

– Что-то не слишком он тут похож на собственный бюст в Стратфорде, – заметила она.

– Это уже третья версия портрета, с которой мы сталкиваемся, – напомнил Макс.

– И, кажется, не самая удачная, – хмыкнула Анна. – Просто чучело огородное! У них что, художника получше не нашлось? Или сам прототип был настолько ужасен?

– Художник Мартин Дройсхут. Я видела его работы, и, можешь мне поверить, он прекрасно умел рисовать. А тут…

Все трое глубокомысленно уставились на гравюру. Изображенный на ней человек отличался редкостным уродством и какой-то кособокостью. Тщедушное тельце, втиснутое в парадный камзол, венчала лобастая голова, похожая на тыкву. Круглый воротник напоминал блюдо для овощей, украшенное кружевами. Вместо модных в то время усиков над верхней губой пробивалось что-то вроде недельной щетины. Традиционной бородки и вовсе не было. Складывалось впечатление, что тело и голову рисовали по отдельности, а потом шутки ради приладили одно к другому.

– Странно, это лицо здорово похоже на маску, – заявил вдруг Макс, низко наклонившись над рисунком. – Смотрите, вот здесь даже полоска видна, в том месте, где маска граничит с лицом.