Мы проталкивались по центральному проходу к сцене, а нам навстречу неслись удирающие зрители. Пламя охватило занавес, как огромные огненные руки, и всю сцену окутал дым. Я вспомнила многочисленные сообщения в газетах о пожарах в театре, причиной которых служили огни рампы.

Мы кашляли и что-то кричали на бегу. Один раз кто-то уже пытался совершить аналогичное преступление, и теперь оно удалось.

Зажмурившись из-за клубов дыма, я представила мадам Саламандру среди ее костюмов цвета пламени. Керосин! О нем говорила Ирен. Неужели ни один рабочий сцены не почувствовал запах и не мог предотвратить несчастье?

Воображение населило густой туман призраками: женщина в черном, сломленная горем, которая настаивала, чтобы малышку называли Ирен. А рядом – живая женщина, окруженная пламенем, которая бросает вызов природе и с печалью вспоминает прошлое.

Удастся ли нам снова потушить огонь? Сможем ли мы предотвратить беду? Сумеем ли восстановить ту часть прошлого, которую кто-то решил вечно скрывать от Ирен? И от меня? И от Пинк?

Спотыкаясь, плача от дыма и задыхаясь, я поднялась по ступеням на сцену. Ноги несли меня к мадам Саламандре, как в мечтах я стремилась к своей покойной матери.

Но кто-то меня удержал.

Остановил нас всех.

Пожарные.

Люди в сапогах топали по сцене, превратив ее в огромный барабан наподобие тамтама. Они тащили за собой и разворачивали длинные брезентовые змеи, которые выплевывали струи воды на пламя, бушевавшее на сцене.

Наконец огонь утих, превратившись в дым.

В этом дыму лежала бездыханная Саламандра, и ее лицо и мокрая одежда были пепельного цвета. Недавно она стала почти матерью нам троим. Теперь мы все горевали, но никто не был в таком отчаянии, как Ирен.

Когда здание охватил огонь, львы и тигры выбежали на улицы Нью-Йорка… Пожарные из сострадания застрелили змей, которые зажаривались в своих стеклянных клетках… Один героический пожарный, спасая толстую леди, весившую 400 фунтов, спустился вместе с ней по приставной лестнице.

Экспозиция в Нью-Йоркском музее пожаров, рассказывающая о пожаре в Американском музее Барнума (1865)

Ирен зажгла сигарету и долго смотрела на пламя спички, словно прощаясь со старым другом, потом погасила ее.

Она втянула дым, и этот звук походил на долгий тяжелый вздох. Когда же она выдохнула, я вспомнила о зловещей «эктоплазме». Медиумы выпускают ее изо рта на глазах у доверчивой публики, заплатившей, чтобы побеседовать со своими дорогими усопшими или увидеть их.

– Две женщины, – сказала Ирен, оглядев гостиную в нашем номере отеля. Она избегала встречаться взглядом с Пинк или со мной. – Обе мертвы. Две сестры, Софи и Саламандра. Что у них общего? Ради бога, объясните, что же у них общего? Ведь из-за этого они умерли такой ужасной смертью с разницей в несколько дней! – Наконец она посмотрела на Пинк. – Скажи, что дело не во мне, что тут нечто другое, – пожалуйста, Пинк! Я тебя умоляю.

Маленькая храбрая журналистка была бледна, и ей стоило больших трудов заговорить. Страшная смерть от огня в театре на Четырнадцатой улице потрясла даже ее. А ведь она хладнокровно выдавала себя то за работницу потогонной фабрики, то за проститутку, то за сумасшедшую – и все ради сенсационного материала для газеты.

– Они обе работали в призрачном мире сверхъестественных явлений, – наконец вымолвила Пинк.

– Хорошо, – кивнула Ирен.

– Они были…

Меня вдруг осенило, и я перебила Пинк:

– Их убили при помощи их же иллюзий! Эктоплазма. Огонь.

– Уже лучше. – Примадонна печально улыбнулась мне, гордясь моей сообразительностью. – И не забывайте о странной смерти Вашингтона Ирвинга Бишопа. Он тоже умер во время выступления из-за той самой странности, которой был обязан своей ранней славой: каталепсии. Было ли еще что-нибудь аналогичное?

– Все они выступали вместе с тобой и знали тебя, – не без злорадства заметила Пинк.

– Но ведь и ты тоже их знала! – парировала я, не желая, чтобы последнее слово осталось за противной выскочкой.

– Не совсем так, – поправила примадонна нас обеих. – Они знали меня в столь раннем возрасте, что я едва это помню.

– Нет никакого сомнения, – настаивала Пинк, – что именно ты – связующее звено.

– Да, создается такое впечатление, – мрачно согласилась Ирен.

Только я, хорошо ее знавшая, понимала, насколько она потрясена недавней трагедией.

Каждый раз, как она втягивала дым своей несносной сигареты, я видела, как ярко загорается пепел на самом кончике. И каждый раз, как Ирен выдыхала дым, я видела тонкую нить эктоплазмы, змейкой тянущуюся к потолку.

Смерть от эктоплазмы, подобной дыму, – и смерть от огня. Что там было еще? Вода? И тут я похолодела, вспомнив о Мерлинде-русалке.

– Эти убийства не первые, – с виноватым видом сказала Пинк.

– Первым было убийство в Эдеме, – возразила Ирен, – когда Каин из зависти умертвил своего брата Авеля. А ты про что?

– Я имею в виду… – Пинк сплела пальцы, напомнив мне ученицу в классной комнате, которая замышляет утаить истину от учителя. – Я собиралась сказать раньше, но вы с Нелл прибыли сразу же вслед за смертью на спиритическом сеансе, и не было времени…

– Всегда найдется время для правды, – строго сказала Ирен.

– Иногда правду надо принимать в малых дозах.

– Только не нам с Нелл. – Моя подруга раздавила сигарету в хрустальной пепельнице, затем подалась вперед, собираясь изложить свою точку зрения, совсем как Годфри в суде: твердо, сосредоточенно и веско. – Пинк, я понимаю твою обиду относительно результатов нашего европейского приключения. Я даже понимаю, что новая сенсационная история для тебя – хлеб насущный, как для меня партитура новой оперы. Но убийство – не салонная игра, и ты это видела в Париже и в других городах. Не пытайся держать меня в неведении, чтобы добиться превосходства. Каким бы образом недавние смерти ни затрагивали мое прошлое, мои личные интересы меркнут перед долгом по отношению к людям. Я обязана позаботиться о том, чтобы больше никто не пострадал. Прошло то время, когда ты могла скрывать от нас факты и даже предположения. Все слишком серьезно.

Пинк откашлялась и еще крепче сплела пальцы.

– Мне казалось, я вижу систему в более ранних смертях, включая Абиссинию, убитую змеей несколько недель назад… О господи, Ирен! Наверное, лучше сразу признаться в худшем.

– В худшем? – тихо повторила я и взглянула на подругу. Что же теперь натворила молодая нахальная корреспондентка? По крайней мере, мы узнаем масштаб бедствия – а я была уверена, что речь о бедствии.