Когда Элтон, сияя, явил свое истинное лицо, Игги понял, что происходит, и протанцевал с мохнатым гостем пару песен; событие было надлежащим образом освещено в Creem, с прямой речью Игги: «Элтон – клевый чувак». (Не для протокола он говорил, что Элтон затеял все это с дальним прицелом залезть в штаны к крутому гитаристу Джеймсу Уильямсону.) Несмотря на переговоры с менеджером Элтона Джоном Ридом и его лейблом Rocket, поднять боевой дух «студжей» так и не удалось, и чем дальше, тем яснее было, насколько они вымотаны. Кажется, именно в то время у них появились трогательные талисманы. У Игги – вязаный зайчик. У барабанщика Скотта – счастливое полотенце, которым он повязывал голову в критических случаях. У гитариста Рона – драгоценная подушечка с маминой вышивкой, и он зверел, если кто-то из приятелей ее прятал.

К концу года концерты иссякли, и The Stooges связались с нью-йоркским агентством ATI. Пошел слух, что они распадаются или уже распались. В Лос-Анджелесе завсегдатаи “Rodney’s English Disco” поговаривали, что Игги запросил у нью-йоркского промоутера миллион долларов за то, что покончит с собой прямо на сцене «Мэдисон Сквер Гардена»; Энди Уорхол звонил своей приятельнице Энн Верер и сказал, что слышал, будто это произойдет на новогоднем концерте в нью-йоркской «Музыкальной академии». Слухи дошли до самих музыкантов, но реакция, по словам Боба Чайковски, была вялая: «Вряд ли у него хватит духу». Вечер запомнился другим: каждую песню Игги объявлял как “Heavy Liquid”. К этому моменту уже никто – ни музыканты, ни техники – не знал, прикалывается он, или под чем-то, или в самом деле сошел с ума.

Все чаще посторонние, видя перед концертом невменяемого вокалиста, спрашивали: «Думаете, у него получится?» «Вроде всегда получалось», – отвечали им. Но тот новогодний концерт оказался поворотной точкой, говорит Найт Боб. «До того все было как бы весело. А теперь стало совсем не весело. Впереди как будто маячил дорожный знак: “Конец Близок”». Весть о том, что Зик Зеттнер, бывший роуди и одно время басист The Stooges, 10 ноября умер от героинового передоза, еще сильнее омрачила общее настроение. В последнее время единственной тягловой силой оставался Джеймс Уильямсон, но и тот уже иссякал. «Я, конечно, и так уже знал, но, наверное, урок надо было повторить несколько раз: на Игги полагаться нельзя. Такая группа, такой мог бы быть [успех]… а вышел полный провал».

К январю 1974 года, когда The Stooges вернулись на Западное побережье сыграть четыре концерта в сан-францисском клубе “Bimbo’s”, толпа сильно поредела: в зале, рассчитанном на 700 человек, кучковалось возле сцены всего несколько десятков. Джоэл Селвин, корреспондент Chronicle, вспоминает, что, несмотря на недостаток публики, группа, изрядно потрепанная, рубилась как полагается, и Игги выкладывался по полной. Когда он сиганул в зал, кто-то стянул с него плавки, и все услышали прямой репортаж в микрофон: «Происходит отсос, происходит отсос!» (“Somebody’s sucking my dick, somebody’s sucking my dick!”) Наконец ему это надоело, он заорал: «Отдай обратно, сука!» – и продолжил выступление. Селвин включил в отчет этот случай, обильно пользуясь «звездочками». «Но я, так сказать, гендеризовал эту историю, – говорит он, – я написал: дескать, одна девушка, и так далее. На следующий день звонит мне какой-то тип и говорит: “Никакая не девушка, это были мы, я и мой кузен Фрэнки!”» Энни Эппл тоже была на концерте и думает, что Игги вообще не отсёк, что происходит, и вряд ли получил удовольствие, просто «с волками жить, по-волчьи выть».

Когда The Stooges вернулись на Средний Запад, состояние Джима, несмотря на поддержку таких помощников, как Натали Шлоссман, еще ухудшилось. Физически он был в неплохой форме, по-прежнему строен – держался на бургерах с соусом «табаско», а то и просто на сыром мясе, которое обожал заказывать в ресторанах, ужасая официанток. Лицо у него, однако, стало опухшее и изможденное; под гримом, с высветленными волосами, он выглядел не андрогинно, а скорее просто страшно. Им овладели усталось и апатия. «Коламбия» записала новогодний концерт в “Academy of Music”, чтобы издать живой альбом, но в январе было решено, что издавать это не стоит, да и контракт продлевать тоже. В Толедо (штат Огайо) пришлось разогревать Slade – старый добрый глэм-рок для рабочего класса; The Stooges они, понятное дело, презирали. Для начала их техники-«брамми»[15] нахамили Натали и ее подруге Пэт, но Рок Экшн пугнул их, и они ретировались. Когда дошло до дела, Игги (в белом гриме и маленьком галстуке-бабочке) дважды прыгал в толпу, но толпа расступалась, аки Чермное море, и пренебрежительно смотрела, как он грохается на пол.

Равнодушие публики обломало всю команду, особенно Джима, и в ту ночь Рон попросил Натали последить за ним и уложить спать. Одежду Джима он спрятал, надеясь, что это удержит его от всегдашнего ночного шатания по коридорам в поисках веществ. Натали как-то умудрилась убаюкать Джима, подождала для верности минут двадцать и ушла. Через полтора часа Майкл Типтон и Скотт Эштон выскочили на шум в коридоре: Джим, голый, съежился в углу, а техники Slade кидались в него выдранными из лифта флюоресцентными трубками.

Рон называет эти последние месяцы «нескончаемой пыткой». Что касается Джима Остерберга, сегодня он вспоминает эти физические и ментальные испытания без особых эмоций. Но тогда, в январе 1974 года, все, даже ближайшие товарищи по команде, видели: этот некогда амбициозный, увлеченный человек – неудачник и банкрот. И что бы он ни принимал, говорит Майкл Типтон, Джим всегда осознавал, что происходит, и страдал гораздо сильнее, чем могла предполагать группа. «Все думают, что он не в себе, – а он все сечет, этот человечек. Все он понимал».

Следующие две недели The Stooges метались по Северной Америке: из Висконсина в Торонто, из Торонто на Лонг-Айленд. Через несколько дней, в понедельник, 4 февраля, было назначено выступление в крохотном клубе на окраине детройтского Вест-сайда, по дороге в Ипсиланти. Это был бар “Rock and Roll Farm” в Уэйне (Мичиган) человек на 120, где, как правило, играли традиционный блюз и рок-н-ролл. Увидев, в какое пространство придется впихивать громоздкую аппаратуру, техники сразу заныли; кучка приехавших заранее фанатов оценила количество припаркованных мотоциклов и поняла: дело пахнет керосином. Роберт Мэтью стоял на парковке, курил на морозце и прикидывал, как бесплатно просочиться в клуб. На большинство детройтских концертов он брал фотоаппарат, но тут, зная, куда едет, предпочел оставить его дома. Он знал: «это не то место, куда люди приезжают на чей-то концерт. Скорее так: The Stooges приехали играть в ихний бар».

Прибыл заранее и Боб Бейкер – он занял удобный наблюдательный пункт справа от сцены, на краю танцпола. Его тоже встревожило количество заполонивших бар байкеров. Несколько десятков рассеялось по залу, человек шесть-семь сгрудилось на танцполе: могучие бородатые парни лет по тридцать, большинство в темных джинсовых куртках, некоторые с символикой «Скорпионов», мотобанды детройтского Вест-сайда.

Бейкер любил The Stooges; последний раз он был на их концерте в “Ford Auditorium”. С тех пор их музыка стала мрачнее и жестче, да и внешний вид экстремальнее: Игги в гимнастическом трико, Джеймс Уильямсон тоже в странно-андрогинном образе – «По пьяни и не поймешь, мужчина или нет»; в общем, далеко не то, что могло бы понравиться типичному мичиганскому байкеру. Программу по-прежнему открывала “Raw Power”, но добавились и новые песни, в том числе еще один отчаянный гимн обреченности, “I Got Nothing”. В задних рядах со старта началась потасовка. До Роберта Мэтью и его друга Марка доносились угрозы, со сцены прозвучало слово “motherfucker” – «а это не то слово, которое можно говорить байкеру. Потому что он ведь может и обидеться». В толпе то и дело вспыхивали драки, невозможно было рассмотреть, что происходит; Мэтью с Марком решили, что с них хватит, и свалили. В какой-то момент компания байкеров достала упаковку яиц и стала швыряться ими на сцену.