Насколько глубоко Джим затонул, лучше всего показал его первый после распада отдельный концерт. Джим и Рэй работали над многочастной композицией в свободной форме, в духе дорзовского Soft Parade. «Там могло быть сценическое действие, разговоры, девушки на сцене, – говорит Манзарек. – Можно было добавлять новые идеи, ничем себя не ограничивая». Впервые об этой необычной постановке стало известно, когда Игги заявился к Найджелу Харрисону, который жил в двух шагах от “Whisky”, ранним утром («что означало, конечно, что он всю ночь на чем-то торчал и не ложился», – говорит Харрисон) 11 августа. Он сел на край матраса, где пытались спать Найджел и его подруга, похожая на Боуи блондинка, заставил Найджела взять бас и долбить фа-диез, а сам начал напевать несложный рифф. Оказалось, они с Рэем начали делать эту песню – которая напоминала вельветовскую “Some Kinda Love” и вертелась вокруг строчки “put jelly on your shoulder”, – но Рэй отказался участвовать в этой «преждевременной творческой эякуляции». Игги велел Найджелу появиться в “Rodney’s English Disco” в девять вечера, сказал, что он еще должен найти гитариста, ударника и загадочную «девственницу», и умчался на Стрип.

Гитариста он нашел в «Коронете»: постучался в небесную дверь под номером 404, разбудил Рона Эштона и сказал: «У тебя еще сохранилась немецкая форма? Отлично, бери с собой, и хлыст тоже бери, будешь меня истязать».

Неизвестно, где Игги раздобыл ударника, но девственницы, что не удивительно, найти не получилось, пришлось удовольствоваться голубым парнишкой, который обедал в “Denny’s”, прямо рядом с “Rodney’s”. При этом он распорядился, чтобы Дэнни Шугермен обзванивал всех знакомых журналистов и приглашал их сегодня вечером на «эпохальное представление» в “Rodney’s” под названием «Убийство девственницы»[17]. Шугермен несколько часов висел на телефоне, сообщая всем: «Вы в списке, приходите обязательно, другого раза не будет», – и тем самым вновь инспирируя восхитительное предвкушение самоубийства Игги на сцене.

Родни Бингенхеймер был в восторге от того, что Игги собирается выступить у него в клубе, – артист сказал ему, что «покажет всей этой глиттер-публике, что такое настоящий рок-н-ролл», и возжелал, как когда-то, заняться радиорекламой. Родни честно посадил его в свой открытый черный «кадиллак» и отвез на радио KNAC, где они тщетно нажимали на кнопку звонка, – ответ был один: Игги Попа в здание не пустят.

Перед заведением стояла очередь, и внутри была давка, но само действие было видно только тем, кто стоял на самом краю зеркального танцпола, где Игги в одолженных у Дэнни Шугермена кожаных штанах Моррисона стоял перед огромной ударной установкой и что-то декламировал. Найджел Харрисон играл ритмичный пульс, а Рон Эштон в мундире Африканского корпуса, со свастикой на рукаве, размахивал «хлыстом», который старательно сделал из электрического провода. «Девственник», облаченный в нечто вроде белой жертвенной рубахи, явно нервничал, но вскоре обнаружилось, что жертвой будет собственно Игги. Для этого он обзавелся петлей висельника и кухонным ножом, тоже взятым напрокат у Шугермена.

– Вы хотите крови? – крикнул он голливудской толпе.

– ДАААА! – отвечали они.

– Вы действительно хотите крови?! – повторил он.

– ДААА, МЫ ХОТИМ КРОВИ! – закричали все.

«Бей меня кнутом! – скомандовал он Рону, который вместо этого подтянул петлю и слегка придушил его. – Нет, ты бей, хлещи меня!» – настаивал он, и Рону пришлось подчиниться. «Потом подходит к какому-то черному, – говорит Рон, – просит, чтоб тот его ударил этим ржавым ножиком. Но он отказался, так что Игги сделал это сам».

«Полоснул себя по груди крест-накрест, – рассказывает Найджел Харрисон. – Я всерьез испугался, ведь он говорил, что собирается грохнуть Игги Попа. Кроме того, я боялся, что он заляпает кровью мою новую майку в горошек с Кенсингтон-Маркет».

«Нас тогда не так-то просто было шокировать, – говорит Памела Де Барр, – но это был реальный шок. Мы все страшно взволновались. Хотя для Игги это был естественный ход – поделиться с нами всей своей злостью и раздражением».

Через пятнадцать минут все было кончено. «Сложили его в брезентовый мешок, вынесли из клуба и выкинули в сточную канаву, – говорит Рон. – Жуткое дело. Он спекся».

«Я вообще-то не планировал кровь, – говорит Джим сегодня. – А потом уже, ближе к делу, решил пустить в ход нож. Не нужно этого было делать. На самом деле и не сработало… это была плохая кровь, “У Макса” кровь была лучше, не такая циничная. Я был в отчаянии».

Когда Джим Остерберг создал Игги Попа, альтер эго было посредником, помогавшим ему передавать людям музыку. Теперь Игги стал собственно сообщением, и музыка отошла на второй план по сравнению с ритуальным членовредительством; на том уровне, до которого он докатился, он больше ничего не мог предложить.

«Он принес себя перед нами в жертву на алтаре рок-н-ролла, – говорит Ким Фаули. – Так в римском Колизее львы каждое воскресенье пожирали христиан. А Игги Поп – лев и христианин в одном лице».

Дэнни Шугермен, который пиарил это событие, отвез Джима на пляж. «Чтоб он нырнул в Тихий океан и омыл свои раны. Я подождал около часа, но он не возвращался. Что мне было делать? Не плавать же туда за ним. Так что я вернулся домой, принял пару колес кваалюда и лег спать».

На следующее утро, по словам Шугермена, его разбудил телефонный звонок: какая-то девушка в истерике визжала, что Игги с тесаком напал на «Мазерати» ее папы. Попутно Шугермену пришлось разбираться с собственными проблемами. Но когда Манзарек позвонил спросить, как прошло представление, Дэнни сказал: «Отлично!»

После того злосчастного спектакля жизнь Игги потекла своим чередом: неустроенность, случайные женщины, предоставлявшие ему кров, порой ночевки у знакомых музыкантов, уже привыкших к тому, что на пороге регулярно возникает накачанный кваалюдом Игги. «Он появлялся в желтом мини-платье, из-под которого болталось его хозяйство, заводил свою песенку: “холодно, жрать хочу”, и опустошал холодильник. А через минуту, глядишь, уже заползает к нам с подругой в постель. Причем норовит залезть между нами. Вот примерно так», – смеется Найджел Харрисон. Даже когда Игги везло и он попадал в более роскошные обстоятельства, например к богатой даме по имени Алекс, у который был хороший дом в Стоун-кэньоне, он проявлял творческий подход к мошенничеству: отчаливая, вспоминает Харрисон, клеил на лицо пластырь, чтобы сидеть на Рэйнбоу-бульваре и ныть: «Меня избили два пуэрториканца, у меня нет денег!» – в надежде выклянчить монету или наркотики.

К сожалению, вскоре реальная жизнь догнала игру – когда в начале сентября Джим приехал в лос-анджелесский “Universal Amphitheater” повидать Дэвида Боуи. Однажды ему уже пришлось пережить унижение – он упросил приятеля Рона, Дуга Карри, отвезти его в отель «Беверли-хиллс» на поиски своего бывшего апологета, но нигде не смог его найти. Теперь, по дороге через парковку, они наткнулись на двух серферов, которые заманили Джима в тихий уголок, якобы предложить наркотиков, и избили обоих. Следующим утром Рон Эштон видел Джима на Уандерленд-авеню: он лишился переднего зуба и жаловался, что Шугермен бросил его на произвол судьбы. Этим унижения не ограничились. Осенью Игги необдуманно сунулся на радиопрограмму Фло и Эдди. Эти ведущие KROQ славились тем, что остроумно вышучивали своих гостей, и когда Игги зашел поболтать и попеть под пластинки, стало ясно, что дни, когда он мог мгновенно парировать любые шутки, миновали. Фло и Эдди, крутой дуэт, выступавший с The Turtles и Фрэнком Заппой, посмеялись не с ним, а над ним. То же самое происходило и в других местах: “Rodney’s”, “The Whisky”, “The Rainbow” – «где бы мы ни встречали Джима, – говорит Джим Пэрретт, – все, даже те, кто в каком-то смысле уважал его, над ним смеялись».