к нам вышел молодой человек, директор по артистической части (вечерами в ресторане всякие мероприятия текут и экзотические танцы учиняет посетителям оркестр). Картонки с моими стишками аккуратной стопкой высились у официантов на рабочем столе.

– Я как раз и есть автор стихов, которые у вас тут напечатаны, – сухо и внушительно сказал я арт-директору.

Юные официантки молча и приветливо толпились в стороне.

– Очень приятно, – ответил арт-директор с явным недоумением.

– Напечатали вы это без моего согласия, – продолжил я свою сухую (и безумно наглую, как мне казалось) речь, – и я собираюсь подавать на вас в суд. Это неприятная, как вы понимаете, процедура, но меня поддержит мэр города, мой приятель.

– Но это было не при мне, я тут недавно, – слабо защитился арт-директор. Тут он явно допустил ошибку: если бы он сразу меня послал, то я бы свой шантаж немедля прекратил: какой тут на хер суд, в Одессу я приехал на день и никуда не стал бы обращаться, из меня сутяжник – как галоши из картона.

– Так что у вас всего два варианта, – сказал я твердо и слегка усмешливо, как заведомый победитель, – или я сегодня же подаю на ваше заведение в суд, или вы всех нас кормите бесплатным обедом.

– Я должен спросить у директора, – ошарашенно ответил арт-директор и ушел куда-то позвонить, хотя трубку своего сотового телефона держал в руке. Вернулся он буквально через полминуты, весь сиял и широко развел руками, громко возгласив: – Усаживайтесь, господа!

И мы неторопливо сели за массивный стол, немедленно покрытый злополучными картонками. Как же мне было хорошо и удивительно! Я еще не верил в привалившую удачу, но уже вполголоса предупредил своих спутников:

– Ребята, заказывайте блюда не по вкусу, а по цене – чтоб были самые дорогие!

Мы отменно пообедали. Одна из импресарио впервые в жизни (как она сама призналась) ела седло барашка – или козленка, уж не помню точно. Пировали и торжествовали все.

Прогадал только я, заказав себе филе какой-то рыбы, изготовленной над паром таиландских трав, и получив жидковатый и безвкусный обмылок (только очень-очень дорогой – наверно, за таиландские травы). Обслуживал нашу компанию рослый и неулыбчивый красавец с каким-то невыразимо порочным лицом, в кино ему злодеев бы играть, а он бездарно тратил свою внешность в этом ресторане. Нас он, по-моему, тихо презирал и молча гневался, прекрасно понимая, что за бесплатный обед и чаевых не будет никаких. Я эту неприязнь его почувствовал и потому к концу обеда попросил еще нам принести по огромному пирожному – они весьма соблазнительно были нарисованы в меню. Протесты сотрапезников я мигом погасил, а когда пирожные принесли, попросил красавца упаковать их нам с собой. Представляю себе, как он молча проклинал меня, укладывая их в целлофановые аккуратные коробочки. Мы съели их вечером после концерта – под запасенный виски это было прекрасно. А во мне гуляло-пело торжество от нагло победившей справедливости.

Не могу не упомянуть здесь же замечательную историю – я услышал ее от одного пожилого еврея, который подошел в антракте и застенчиво спросил, известно ли мне, что в Одессе на здании Комитета государственной безопасности значится шестиконечная звезда. Нет, это не было мне известно, хотя все могло случиться в Одессе.

И услыхал я нечто уникальное.

Самуил Форшайт («Вы легко запомните мою фамилию – вы ведь читали “Сагу о Форсайтах”?») был главным инженером какого-то строительного треста. (Или не главным, но строительного.) И однажды вызвал его начальник треста, объявив, что срочно, за девять месяцев всего, ему, Форшайту, надлежит устроить реконструкцию Театра оперы (возможно, оперетты – с памятью неважно у меня, а разговор наш протекал в антракте). Это был конец семидесятых, и спорить о сроках не приходилось.

– Но где я возьму белый и черный мрамор? – в ужасе спросил Форшайт, зная, как никто, о дефиците всяких и любых материалов.

– Самуил, ты достанешь, – успокоил его начальник.

И действительно, белый мрамор опытный Самуил достал довольно быстро, а вот с черным была полная беда. Инженер-добытчик даже смотался куда-то за тридевять земель к приятелю, который был по этой части. Тот угостил его отличной выпивкой с закуской, но бессильно развел руками в ответ на просьбу о черном мраморе. И Форшайт ни с чем вернулся в Одессу.

Сроки поджимали неуклонно. А вдобавок приключилась новая беда: в город приехал из самой Москвы какой-то генерал госбезопасности, который дико возмутился, что на здании, известном всей Одессе, нет большой и гордой доски с обозначением его родного достославного учреждения.

И некий крупный местный чекист явился в трест, потребовав немедленно (немедленно!) установить такую доску. Разумеется – из черного мрамора. Начальник треста, побледнев изрядно, вызвал своего главного инженера, и Форшайт опять бессмысленно спросил, где он возьмет черный мрамор.

– Ты найдешь! – грозно ободрил его крупный чекист.

Положение становилось критическим, поскольку срок был – до отбытия генерала. Кто-то надоумил Форшайта сходить на склад, где грудами хранились могильные плиты и стелы с недавно разоренного старинного еврейского кладбища (варварское это хамство и надругательство совершено было в Одессе в семьдесят шестом, по-моему, году, теперь там хилая березовая роща).

И тут же вся проблема разрешилась.

– Возьми могильную плиту, – великодушно объяснил начальник склада, – распили ее на тонкие пластины, вот и вся поебень.

Надгробная плита из отменного черного мрамора нашлась немедленно, а так как поручение чекиста было главным, то первая же полоса – с лицевой стороны плиты – стала висеть на этом зловещем здании. Было аккуратно выбито на ней высокое название конторы, а на изнанке, тесно к зданию прижавшись, значилась шестиконечная звезда. А мне-то, пока я слушал эту забавную историю, печальная мыслишка в голову пришла: ведь там еще остались имя и фамилия того еврея-бедолаги, что посмертно стал привинчен-приколочен к подлому и страшному учреждению.

Большое удовольствие получил я от поездки в село Триполье (километров пятьдесят от Киева). Потому что было очень интересно.

Здесь случилась некогда кровавая история, типичная для Гражданской войны. Некий Данило Зеленый был в ту пору атаманом небольшого войска (кто армией его называл, кто – бандой), которое ожесточенно сражалось то с немцами, то с большевиками. Атаман Зеленый был фанатом вольной хлеборобной Украины и ни с кем из других атаманов того времени общего языка не находил.

Зеленый – это была его кличка, он ее себе взял в память о погибшем друге, но так совпало это с его острой жаждой воли для зеленой Украины, что название «зеленые» пристало постепенно и к другим то ли мелким армиям, то ли крупным бандам,