– Ты собираешься просить у меня денег?

– Да. Ты ведь можешь, я знаю… Пожалуйста.

– К сожалению, я не могу тебе помочь. Это слишкомбольшая сумма.

– Я верну, честное слово! Я же прошу только в долг.

– Да? И с чего ты будешь отдавать, интересно? Продашьквартиру, мебель, одежду, машину? Или у тебя есть еще какое-то имущество? Такпродай все это уже сейчас, отдай деньги и спи спокойно.

– Послушай… Нам нужно встретиться.

– Я не могу. У меня очень много дел.

– Но нам нужно поговорить! Нам срочно нужно встретитьсяи обо всем поговорить!

– Нам не о чем говорить. Всего доброго.

Вот так. Последняя соломинка с оглушительным хрустомсломалась прямо в руках. Ну уж нет, не на такого напали! Никто не можетбезнаказанно заявлять ему, Владимиру Харченко, что «нам не о чем говорить».Этот номер не пройдет. Его подставили, и тот, кто это сделал, заплатит за все.

* * *

В доме снова стало тепло, и Настя с удивлением поймала себяна мысли: жаль, что не нужно больше топить камин. Собственно, топить его можнобыло сколько угодно, но не было необходимости, да и дров Паша наколол ей ровностолько, чтобы хватило до устранения аварии на теплотрассе. Ей нравилосьсмотреть на открытый огонь, сидя на диване и повторяя шепотом или про себя:

– Слава Афанасьев, прости меня, и я тебя прощаю иотпускаю. Ты меня прости, и я тебя прощаю и отпускаю. Прости, прощаю, отпускаю,прости, прощаю, отпускаю…

Было в этих словах что-то завораживающее, магическое. Первоевремя на душе было муторно и как-то грязно, но постепенно муть и грязь куда-торасползлись, и с каждой минутой, с каждой фразой становилось легче и радостнее.В какой-то момент ей привиделось, что начальник стоит рядом, внимательнослушает ее, потом улыбается, ласково так, мягко улыбается и уходит. Нет, неуходит, а как-то отодвигается от нее, не поворачиваясь спиной, словно стоит надвижущейся ленте, которая уносит его от Насти. Он машет ей рукой, будтопрощаясь, и она внезапно понимает, что это не сегодняшний Вячеслав МихайловичАфанасьев, а тот, прошлогодний, которого она обидела. Это прошлогоднийАфанасьев прощается с прошлогодней Настей, уступая место Афанасьевусегодняшнему, который может построить новые отношения с сегодняшней Каменской.Может, это и называется «отпустить»?

Как и советовал Дюжин, сначала Настя упорно занималась тем,что «прощала и отпускала» прошлогоднюю себя, но не была уверена, что делает всеправильно. Ей никак не давался смысл слова «отпустить». Она честно посвятилапрощению себя полдня и никак не могла понять, достаточно уже или нужно ещеработать. И только теперь, зацепив краем сознания эту странную картинку сотодвигающимся Афанасьевым, почувствовала, что недоработала. Нужно вернуться ксебе и «отпускать» до тех пор, пока не увидится внутренним зрением что-нибудьподобное. Пусть не такое же по содержанию, но что-то, что позволит вздохнуть соблегчением и сказать себе: «Все. Я простилась с ней. Я ее отпустила. Ее большенет».

«Отпустить» себя оказалось куда сложнее. И в самом деле, какже можно добровольно расстаться с частью себя? Даже не с частью, а просто ссобой, целиком? И что станется с сегодняшней Настей, если в ней не будет Настивчерашней, с ее опытом, с ее мыслями, ее чувствами, ее болью и радостью?Какая-то самокастрация получается. Нет, тут должно быть что-то другое, какой-тодругой смысл во всем этом. Речь ведь идет о чисто психологическом методе, а ниодин психологический метод не может быть направлен на коррекцию прошлого. Онможет только корректировать отношение к нему. Все факты, все события ее жизнисохраняются, они никуда не уходят, но нужно перестать цепляться за своипереживания по поводу этих событий. А переживания суть неотъемлемый элементличности. Вот, кажется, здесь… Кажется, сейчас придет осознание того, что жетакое это ускользающее «отпустить»… Нужно помнить, что была Настя Каменская,переживающая по такому-то конкретному поводу. Была. Но была вчера, позавчера,когда-то. Одним словом, не сегодня. Она была и остается, она никуда не исчезла,но она должна существовать отдельно от сегодняшней Насти, сама по себе. Ненужно уподобляться шампуню «два в одном». Нужно разделиться. Не держать в себепрежнюю Настю, не цепляться за нее как за единственную подругу, которая всегдаправа и у которой нужно по любому поводу спрашивать совета. Отделить от себя,аккуратненько поставить, и пусть себе стоит. Или уходит, это уж как ейзахочется. Но стоять она должна не внутри сегодняшней Каменской, а сама посебе. С ней даже можно поговорить, поспорить, обсудить то событие, по поводукоторого было сожжено столько нервных клеток…

И точно так же, как Афанасьева на движущейся ленте, увиделавдруг Настя себя. Прошлогоднюю. Это совершенно точно, потому что прическа была,как прошлым летом, и белые джинсы, которые давно уже приказали долго жить, будучипо рассеянности засунутыми в стиральную машину вместе с синей и чернойфутболками. Прошлогодняя Настя сидела в кабинете на Петровке и горько плакала.Себя сегодняшнюю Настя не видела, но знала, как это обычно бывает во сне, чтостоит рядом с «той» Настей и утешает ее, гладит по голове. Звонит телефон, «та»Настя вытирает слезы, снимает трубку и сразу погружается в какой-то деловойразговор. Слов не слышно, осознание происходящего идет на уровне чувства.Сегодняшняя Настя видит, как «та» хмурится, что-то ищет на столе среди бумаг,что-то доказывает невидимому собеседнику, и с облегчением думает: «Ну славабогу, она проревелась и теперь займется делом и больше об этом и не вспомнит.Можно со спокойной совестью оставить ее одну».

«А может быть, это тоже называется „отпустить“?»

Жаль, что кончились дрова и нет возможности смотреть наогонь. Настя, правда, во время лечебного вояжа обошла вокруг дома, заглянула вдровяной сарай, поискала глазами топор и плашку. Взяла одно полено, поставила,попыталась, отставив палку, поднять топор обеими руками и сразу же поняла, чтодровосек из нее не вышел. И, вероятнее всего, уже не выйдет никогда. Топороказался для ее нетренированных рук слишком тяжелым, а полторы ноги – слишкомнеустойчивой опорой. Ничего, она подождет, пока кто-нибудь приедет, Чистяков,или Дюжин, или кто-нибудь из ребят с работы. Они все сделают как надо, и у неебудут дрова, и огонь в камине, и долгие часы мучительно-сладких иупоительно-горьких размышлений…

А пока можно работать с собой, сидя в кресле или лежа надиване. Уже десятый час, а Зарубин что-то не звонит, обычно он уже часам квосьми объявляется с рассказами. Интересно, связался с ним Коля Селуянов илинет? Надо же, как все сошлось на этой Кабалкиной! Даже смешно. Такие совпадениябывают, конечно, но не каждый день. Интересно было бы взглянуть на нее, наКабалкину эту. Сережка говорил, что она какая-то нервная, напряженная, топлачет, то замыкается. Ну да, станешь тут нервной, когда за плечами убийствоили причастность к нему. Но вряд ли она сама совершала преступление. Тем болееплемяннику убитой звонил мужчина. Надо отрабатывать связи Кабалкиной, искатьподельника. Наверняка любовник, настоящий или бывший.