Четырнадцатый принц горько рассмеялся.

– Из всех моральных принципов наиболее важный – это почитание родителей. Если восьмой брат не может следовать даже ему, являющемуся основой человеческой натуры, то как он осмелится носить гордое звание добродетельного восьмого господина? Разве станут придворные чины поддерживать человека, который проклял собственного отца? А образованные люди разве смогут ему верить?

Помолчав, принц с глубоким прискорбием сказал:

– Даже то, что после смерти матушки восьмой брат заболел от горя, стало для всех шуткой, так как все были уверены, что это ложь. С того момента на все, что делал восьмой брат, вешался ярлык «ложь». Люди гораздо сильнее презирают ложных «благородных мужей», чем истинных «маленьких людей»[33]. Наверное, даже те, кто строил козни против восьмого брата, не ожидали, что успех будет настолько большим. Следуя естественному ходу событий, царственный отец в два счета уничтожил авторитет восьмого сына, который тот с большим трудом выстраивал много лет.

Я опустилась на стул, чувствуя страшную слабость. Как жесток государь! Неудивительно, что с самого начала восьмой принц ни разу не попытался опровергнуть обвинений. Когда все сановники выдвинули его кандидатуру во время обсуждения, кого следует возвести в ранг наследника, восьмой принц ясно продемонстрировал императору Канси свои намерения, но сейчас, после подобного серьезного обвинения, он тихо и незаметно слег от болезни. Поскольку совершил это восьмой принц или нет, было для Канси не так уж и важно, он объявил это делом рук восьмого, а значит, все действительно так было.

Императора Канси почитают как великодушного государя, всегда действующего осторожно, проявляющего снисхождение даже к казнокрадам. И тем не менее он может поступить так с собственным сыном, испортить его прижизненную и посмертную репутацию так, что пройдет целая вечность, прежде чем о нем перестанет ходить дурная слава. Если восьмой принц совершит хороший поступок, всегда можно будет сказать, что он был обусловлен лицемерием, что принц лишь прикидывался, желая снискать славу. Если же восьмой принц совершит хотя бы малый промах, это тут же выдаст его коварную, двуличную натуру. Раз четырнадцатый принц смог до этого додуматься, то восьмой принц и подавно. Болезнь восьмого принца вызвана не столько гневом на людское предательство, сколько горьким разочарованием в Канси, печалью оттого, что тяжелый труд всей его жизни пошел прахом, а также беспомощностью и отчаянием из-за осознания, что еще сотни лет после его смерти люди будут поминать его дурным словом.

Тишина висела еще очень долго. Наконец молчание прервал четырнадцатый принц:

– Царственный отец твердо намерен раздуть шумиху из этого дела. Он во что бы то ни стало желает лишить восьмого брата каких-либо притязаний на императорский трон. В нынешней ситуации мы можем говорить о помощи восьмому брату только в том случае, если сумеем сперва сохранить собственные позиции. В противном случае мы все потерпим сокрушительное поражение, и останется лишь сгинуть всем вместе!

– Как могло случиться, что соколы, присланные восьмым господином, были на последнем издыхании? – после недолгих раздумий спросила я, глядя на четырнадцатого принца в упор. – Нет никаких сомнений в том, что, когда их отсылали, они были в полном порядке. Выходит, с ними что-то сделали именно в пути. Однако те, кто привез птиц, долгие годы верно служили восьмому господину и пользовались его доверием. Кто же мог переманить такого человека на свою сторону и велеть этому подлецу втайне совершить подобное злодеяние? И кто же мог извлечь из произошедшего выгоду?

Услышав мои слова, четырнадцатый принц побледнел как смерть. Он долго смотрел на меня, будто не в силах поверить, что я произнесла подобное, а затем заорал, гневно показывая на меня дрожащим пальцем:

– Я ошибался в тебе!

С этими словами он вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Моя душа рвалась на части от горя. Его ли это рук дело? Его реакция на мои слова – лишь спектакль для отвода глаз или же он действительно разгневан и разочарован? Сейчас он уже не тот четырнадцатый принц, что преследовал императорский обоз до самых степей, сейчас он любимчик императора Канси. Полное поражение восьмого принца оказалось бы весьма выгодным для него. С самого начала круг подозреваемых был не особенно широк, и из него быстро выбился бы кто-то один. А если принять во внимание то, какой любовью императора четырнадцатый принц пользуется и поныне, становится очевидно, что это мог быть только он. Таким образом, он сможет использовать бывшее влияние восьмого принца для своих целей. Нельзя исключать возможность того, что, столкнувшись с искушением заполучить трон, четырнадцатый принц отбросит братские узы.

Впрочем, все уже случилось так, как случилось. Какой смысл и дальше пытаться разбираться в этом деле? Все причастные покончили с собой, так что найти вещественные доказательства или других свидетелей будет невозможно. Впрочем, я не сдамся. Я хочу взглянуть поближе и понять, насколько жестоким может быть этот дворец!

Хотя, скорее всего, это совершил четвертый принц. После того как тринадцатый был заключен под стражу, четвертый и восьмой принцы были уже не просто соперниками в борьбе за императорский трон – они стали врагами, полными злобы и ненависти друг к другу. Подобный поступок четвертого принца можно было бы объяснить претворением в жизнь принципа «око за око, зуб за зуб». Впрочем, неважно, дело в просто подвернувшейся возможности или же в конечной выгоде, – четырнадцатый принц вызывает наибольшие подозрения. Четырнадцатый принц, ты же с малолетства был так близок с восьмым принцем! Как ты можешь быть таким жестоким?

Новый, пятьдесят четвертый год эры Канси[34] я встретила, полная печальных дум и сомнений в том, как мне следует жить дальше. На новогоднее пиршество восьмой принц с моей сестрой не пришли, явилась только восьмая госпожа, разряженная в пух и прах, и вместо больного мужа пожелала счастья императору и всем супругам. Ее безупречные манеры и естественная улыбка помогли сгладить неловкость, да и Его Величество был с ней весьма приветлив. Ее взгляд, холодный и острый, словно нож, заставлял потухнуть чужие, полные то злорадства, то сочувствия. Никто не осмеливался опрометчиво приносить ей ничего не стоящие соболезнования, и она продолжала смотреть на всех свысока, впрочем, с благородством и изяществом, привитыми ей с раннего детства.