— Ты, пожалуй, и честной дедовской трубки курить не умеешь? — заметил старик племяннику, с большим удовольствием поглядывая на свою закоптелую трубку, товарища многих лет. — Вон там есть славные сигары, которые мы с обер‑амтманом выписали из Гамбурга.

— Благодарю вас, — сказал кандидат, — я вовсе не курю.

— Как? — удивился пастор. — Впрочем, это подходит к воде. Ладно, — продолжал он серьезнее, — у каждого времени свои обычаи, только едва ли они становятся лучше. Что же, готово ли твое представление в адъюнкты?

— Нет, — отвечал кандидат, — мне обещали быстро прислать его, я не стал там ждать, потому что мне хотелось как можно поскорее познакомиться с предстоящим кругом деятельности и устроиться у своих добрых родных.

Взгляд его упал на дочь пастора, которая присела за шитье к рабочему столику у окна.

— Кроме того, консистория вроде как не особенно довольна именным повелением короля, благодаря которому состоялось мое назначение сюда в адъюнкты, — заметил молодой человек.

— Можно себе представить, — сказал старик, — каждый любит разыгрывать роль властелина и сердится, когда ему дают почувствовать высший авторитет, особенно если это состоится с ведома подчиненных. Это нарушает обаяние власти. Они не сделали тебе, однако, никаких придирок?

— Ни малейших, — отвечал кандидат, — да это было бы и невозможно, — прибавил он, самодовольно улыбаясь, — мои аттестаты в безукоризненном порядке!

— Ну, так они могут успокоиться и не оспаривать у его величества прекрасного права делать людей счастливыми и радовать сердце старого слуги, если при этом не делается ничего несправедливого и никто не обижен. Дай только Боже, чтобы эти тяжелые времена миновали благополучно и чтобы грозная туча поскорее скрылась от нас. Сколько крови прольется, если в самом деле вспыхнет война!

Елена опустила работу на колени и задумчиво посмотрела в открытое окно на цветущие розы.

Быстрые шаги приблизились к дому.

В дверь гостиной постучали, и на призыв пастора вышла молодая, бедно одетая девушка.

— Ну, что скажешь, Маргарита? — обратился к ней приветливо старик.

— Ах, батюшка! — отвечала девушка дрожащим голосом, причем по лицу ее потекли слезы. — Отец так опасно заболел и говорит, что пришла его смерть, и ему хотелось повидать вас, батюшка, — попросить у вас утешения и совета. А что будет с нашим домом и со мной, если он в самом деле умрет!

Громкое рыданье душило девушку.

Пастор встал и отложил трубку в сторону.

— Что с отцом? — спросил он.

— Он вчера очень вспотел на работе, — отвечала девушка сквозь слезы, — и простудился. Всю ночь напролет прокашлял, совсем ослаб и думает, что умрет!

— Не плачь, дитя мое, — утешал ее пастор, — может быть, все еще не так плохо. Я сейчас приду и посмотрю, что можно сделать.

Открыв большой дубовый шкаф, он вынул из него несколько баночек, сунул их в карман и надел шляпу.

— Здесь, в деревне, приходится быть отчасти врачом, — сказал Бергер племяннику, — чтобы иметь возможность оказывать и некоторую помощь до прибытия медика. Кажется, я спас уже не одну жизнь моей аптечкой, — прибавил он со счастливой улыбкой.

— Бедный папа, — вздохнула Елена, — трубка не докурена!

— Неужели ты думаешь, что бедному больному мое появление доставит не больше удовольствия, чем мне лишние затяжки табаком? — спросил серьезно отец.

— Позволь, дядя, сходить мне вместо тебя? — попросил кандидат. — Я бы, таким образом, постепенно ознакомился со своими обязанностями.

— Нет, мой милый, — отвечал пастор, — я больше всего стою за порядок: ты пока не утвержден в должности, приход еще тебя не знает, появление незнакомого может только встревожить больного. Подождите меня, я скоро вернусь.

И вместе с девушкой, отиравшей слезы, старик вышел из дома.

Кандидат подошел к окну, сперва взглянув на Елену, которая снова принялась за шитье, потом на розовые кусты и дальше, на горизонт, увенчанный лесом.

— Здесь в самом деле хорошо, — сказал он, — летом здесь, должно быть, очень приятно жить.

— О да, отлично, — отвечала молодая девушка с выражением искреннего убеждения. — Тебе здесь еще лучше понравится, братец, когда ты походишь по окрестностям. Даже однообразные сосновые леса имеют свою прелесть! — И глаза ее перенеслись на очертания бора, замыкавшего пейзаж точно рамка.

Легкая усмешка, полусострадательная‑полунасмешливая, исказила губы кандидата.

— Меня только удивляет, — сказал он, — что дядя, с его богатым умом, так часто заметным по разговору и о котором так много говорят друзья его юности, мог выжить здесь так долго, так далеко от всякой умственной жизни и от сношений с идущим вперед мировым развитием. Это одно из первых пасторских мест в стране, и при его всеми признанном административном даровании, при глубоких познаниях и связях он бы давно мог выхлопотать себе место в консистории. Для такого человека, как он, такое место послужило бы переходом к высшему: исходным пунктом блестящей карьеры. Я не понимаю, как он выносит эту жизнь среди грубых крестьян.

Елена с удивлением посмотрела своими большими глазами на кузена — его слова вливали совершенно новый, чуждый элемент в ее жизнь.

— Как ты мало знаешь отца! — сказала она. — Он любит эту милую, мирную родину, этот тихий, благодатный круг деятельности гораздо больше всяких важных постов с их заботами и принуждением!

— Но чем выше и влиятельнее положение, — возразил кандидат, — тем шире круг деятельности, тем больше добра и пользы может принести деятельная жизнь.

— Может быть, — отвечала молодая девушка, — но тогда не видишь перед собой плодов своей деятельности, не имеешь близких сношений с людьми, а я часто слышала от отца, что высшее для него удовольствие — вливать утешение и успокоение в огорченные человеческие сердца и величайшая его гордость — возвращать Богу заблудшее сердце. Но ведь и ты, братец, тоже хочешь здесь остаться, тоже, по‑твоему, зарыть себя в этом уединении?

— У меня целая жизнь впереди, — отвечал он, — я должен работать, чтобы выйти в люди, и молодость — настоящее время для труда. Но конечной целью моей жизни я ставлю деятельность более важную и широкую. — И вспыхнувший взгляд его, казалось, пронизывал даль, лежащую за пределами мирного пейзажа за окнами скромного пастората.

— А ты, Елена, — спросил он немного погодя, — разве никогда не ощущала потребности более деятельной умственной жизни, никогда не стремилась в более оживленную, людную среду?

— Нет, — отвечала она просто. — Такая среда меня бы стесняла, подавляла. Еще недавно, когда мы были в Ганновере, мне казалось, вся кровь прихлынула к моему сердцу, я не понимала что мне говорили, и ощущала бесконечное одиночество. Здесь же я все понимаю — людей, природу, здесь мне живется тепло и широко. Там, в большом городе, холодно и тесно. Мне было бы очень жаль, если бы отец уехал отсюда, но об этом не может быть и речи! — сказала она уверенно.