нескольких капель другой смесь отвердевала. Почему? Как это происходит? В набор входили разные формочки: круглые, овальные, квадратные. В них можно было укладывать всякие мелкие предметы — цветочные лепестки (правда, они бурели), цветные нити, бусины.

Лучше всех у меня получился овал с застывшей внутри крошечной пластмассовой балериной, когда-то, кажется, украшавшей торт. За ночь изделия успевали затвердеть. К концу недели у меня собралась целая коллекция этих вещиц. Я бродила по дому и прятала их в разных местах — в шкафчике в ванной, в гардеробной отца, на подоконнике лестничной площадки. Мне казалось, будет здорово, если спустя время я или кто-нибудь из домашних случайно наткнется на мою безделушку. Довольно скоро я сама о них забыла. Лишь гораздо позже, находя то одну, то другую в коробке, шкафу или на полке — никому не нужную и покрытую пылью, — я вспоминала, как их мастерила.

13

Такого неба, как в мае, в другое время года не бывает. Как будто наступающее лето щедро отдает нам всю глубокую небесную синеву. Всю сразу. У июня тяжелый характер — хмурое небо, бесконечные дожди; он напоминает нам: да, это и есть британское лето. Что за чушь, в самом деле? Почему мы живем на этом туманном острове? Июль непредсказуем и капризен, он вытворяет что хочет, в зависимости от настроения. По большей части мы стоически терпим его, но время от времени он вдруг дарит нам по-настоящему жаркий денек, вселяя в нас напрасные надежды. Приходит август, и мы снова убеждаемся, что они не оправдались. Снова хлещет дождь, но нам, британцам, он нипочем. Мы ничего другого и не ждали. Обманное июльское тепло, июньское ненастье, даже незамутненная майская синева — им нас не одурачить даже на минуту.

Это лето, любовь моя, тянулось долго, очень долго.

* * *

Я старалась чаще выбираться из дому. Ездила в Бофортовский институт даже без особой необходимости — дополнительная нагрузка ложилась на меня только с сентября. Коллега, которую я должна была замещать, Клер, ожидала двойню. Когда она шла по коридору, встречные расступались, словно опасались ее задеть: только тронь, и она лопнет.

В Лондоне восемь миллионов жителей; летом он всегда переполнен, но без тебя стал пуст. Мы с Гаем сбежали от городской суеты в предместье, но дела неумолимо влекли нас обратно, как магнит — железные опилки. Обитатели окраин видят город иначе, чем жители центра. Им приходится каждый день пересекать его насквозь, добираясь до нужного места.

Наша станция — конечная. «Если живешь на конечной станции, у тебя всего одна проблема — тебе ехать аж до конечной», — сказала Сюзанна, когда мы сюда перебрались. Я езжу в город на метро и в течение получаса озираю разрастающиеся пригородные новостройки: дома, обращенные к железной дороге задними фасадами, вывешенное на балконах белье, маленькие пятачки зелени во дворах, где играют дети и бегают собаки. Что проку мне от миллионов этих людей, если ни один из них не ты? В Финчли-роуд поезд ныряет под землю, и мне становится легче. Население города сокращается до числа пассажиров в моем вагоне, и я точно знаю, что среди них тебя нет.

* * *

Откуда во мне взялась эта тоска? Мы ведь провели вместе совсем немного времени. Скучать по сексу после полученных травм мне не приходилось. Я тосковала по твоему вниманию. По пристальному вниманию, которым ты, как защитным барьером, огораживал меня от окружающей жизни. Я тосковала по себе — такой, какой становилась только наедине с тобой.

А может, все еще проще. Каждый наш поступок имеет свою цену. Наверное, бесконечное лето — это расплата за нашу пьянящую весну — за тайну, смятение, возбуждение и… счастье. Счастье подчиняться не логике и рассудку, а желанию. Значит, с меня причитается. Если идешь в магазин за мороженым, то отдаешь продавцу энную сумму денег. Ничего сложного.

* * *

На работе я запрещала себе думать о том, что ты находишься в нескольких кварталах от меня, — мысль об этом причиняла боль. Вместо этого внушала себе, что ты исчез, будто испарился. Начались школьные каникулы, и я почувствовала небольшое облегчение. Я знала, что твои дети еще не вышли из школьного возраста, так что вы, вероятно, уехали во Францию, или Испанию, или Италию — словом, куда-то далеко. Я представляла себе, как на продуваемом ветром пляже ты играешь с детьми в крикет, подавая им мяч красивыми плавными движениями; дети прыгают и кричат, а неподалеку лежит на полотенце твоя жена и читает книгу. Я опасалась, что к сентябрю мое душевное состояние ухудшится, но тогда у меня появятся дополнительные служебные обязанности, а значит, в ближайшие полгода я буду страшно занята.

* * *

Все лето я воздвигала перед собой какие-то выдуманные рубежи. Я дала себе установку, что к концу мая мне станет лучше. К июню, когда мы с Гаем поедем в Рим — в крайнем случае, когда оттуда вернемся, — я начну тебя забывать. В Риме было хорошо. Там я ходила по улицам, не рискуя столкнуться с тем, кого боялась или о ком мечтала, но, едва я спустилась в Хитроу из самолета, вновь оказавшись на одном с тобой острове, тоска охватила меня с новой силой. Я всматривалась в лица людей, стоявших за ограждением в зале ожидания — таксистов с табличками, озабоченных отцов семейства… Ну не глупость? Неужели я всерьез рассчитывала, что ты каким-то образом узнал о моем приезде и замаскировался под водителя такси, только чтобы меня увидеть? В такие минуты я начинала опасаться за собственный рассудок.

* * *

В конце августа приехал Адам. Мы не видели его почти два года. За все это время разговаривали с ним семь раз, из них только два — больше чем по три минуты. О том, что он приезжает, мы узнали из эсэмэски, присланной на телефон Гая вечером четверга. Можно завтра нагрянуть на пару дней, вы как?

Сын отправил сообщение не мне. Знал, что я тут же засыплю его ответными посланиями: в какое время ждать, что приготовить, сколько пробудет…

Ему ответил Гай «Отлично. Ждем». Потом усадил меня и продиктовал длинный список вопросов, которые я не должна задавать нашему сыну.

В пятницу я осталась дома, посвятив день уборке и приготовлению запеканки. В десять вечера, когда сын так и не появился, Гай настоял, чтобы мы съели запеканку и легли спать. В субботу около трех часов дня раздался звонок в дверь.