Впрочем, уже и тогда стали обращать внимание на ненормальности этого порядка. И вот весной 1891 года нам объявляют:

— Желающие могут сдать перед Пасхой экзамены за два первых курса; после же Пасхи будут экзамены государственные.

— Хорошо! Но, если мы сдадим перед Пасхой экзамены за два курса, — после Пасхи мы не будем вынуждены сдавать их вторично?

И университетское начальство и канцелярия учебного округа только руками разводят:

— Сами не знаем! Надо ждать разъяснений из министерства.

Потолковали мы между собою и решили эти полукурсовые экзамены все же сдать. Мы верили в здравый разум министерства Делянова.

Увы, мы в этом ошиблись. На Пасху нам объявляют:

— Министерство разъяснило, что полукурсовые экзамены, сданные перед Пасхой, отнюдь не должны быть зачитываемы. Вы должны сдать их снова в государственной комиссии!

— Для чего же нас заставляли понапрасну тратить и силы, и время?

Пожимают плечами:

— Что мы можем сделать? Министерство так распорядилось!

Поневоле вспоминали мы строфы студенческой песни:

Большинство все-таки пошло экзаменоваться во второй раз. Но несколько — в их числе и оба золотые медалисты: Орбинский и я — чувствовали себя настолько утомленными предпасхальными экзаменами, что решили отложить государственные экзамены на следующий год.

Экзамен

Через год мы уже экзаменовались на положении посторонних университету лиц. Например, мы уже должны были, для права экзаменоваться, брать свидетельства о благонадежности от одесского градоначальника.

Председателем нашей государственной комиссии был профессор физики Харьковского университета Шимков. Экзамен занял весь май.

Опыт показал, что занимавшиеся мало, но подучившие к экзаменам конспекты, сдавали государственные экзамены вообще лучше, чем работавшие солидно. Этот парадокс объяснялся тем, что наши профессора, входившие в положение экзаменующихся, которые в короткий срок должны были сдать массу материала (мы, например, должны были в течение месяца сдать около 20 000 печатных страниц математического текста), спрашивали только самое важнейшее. Подготовка же для этих экзаменов всего пройденного была, в сущности, не нужной.

Занимаясь, однако, в течение всего года более усердно, чем оказалось нужным, я уже перед наступлением экзаменов был совершенно переутомлен. С большим мозговым усилием сдал я в начале мая один за другим все письменные экзамены, а затем был вынужден их вовсе приостановить. Спасибо профессорам: зная о моем состоянии, они позволяли откладывать экзамены на будущее, а Шимков против этого откладывания не возражал. Три недели боролся я со своей головой, пытаясь заставить свои мозги работать: гулял у моря, принимал ванны и пр. А другие тем временем сдавали экзамен за экзаменом.

Настал, наконец, самый последний день государственных экзаменов. Откладывать более нельзя. Я пришел и, сделав величайшее мозговое напряжение, сдал в один прием, в сущности, весь университетский курс. Все же сдал его недурно и получил диплом первой степени. Знакомые, встречавшие меня после этого дня, думали, что я встал после смертельно опасной болезни.

Мы провожали профессора Шимкова на пароход, благодаря его за гуманное к нам отношение. Растроганный проводами, он говорил:

— Вы сдали сравнительно легкий экзамен. Жизнь заставит вас сдавать гораздо более трудные!

Не соглашался я с ним тогда, не соглашаюсь и теперь, когда вся жизнь прожита.

Абастуманская обсерватория

По окончании мною университета я не воспользовался предложенным мне проф. А. В. Клоссовским местом на университетской физической обсерватории: у меня вырисовывались другие планы.

В ту пору на Кавказе, в Абастумане, проживал больной туберкулезом молодой наследник престола великий князь Георгий Александрович[185]. При нем, в качестве руководителя его образования, состоял военный моряк, капитан Н. П. Азбелев. Он, вместе с тем, читал великому князю лекции по механике и еще по чему-то. В то же время Азбелев, как любитель астрономии, часто выступал по этой науке с публичными лекциями[186].

На этой почве произошло сближение Азбелева с профессором астрономии Петербургского университета С. П. Глазенапом. Через посредство Н. П. Азбелева Глазенап внушил великому князю мысль устроить на свои средства в Абастумане горную астрономическую обсерваторию. Мысль эта Георгию Александровичу понравилась. Дело начало налаживаться и даже настолько, что Глазенап, оставив на время университет, забрал с собой 9-дюймовый рефрактор[187] петербургской университетской обсерватории и переехал с ним в Абастуман. В устроенной там на склоне горы временной обсерватории он, по своему обыкновению, стал измерять двойные звезды.

Мне же было предложено место помощника директора будущей обсерватории, то есть астронома-наблюдателя.

Пока вопрос об учреждении этой горной обсерватории не был еще окончательно разрешен — для этого требовалась санкция отца устроителя, то есть Александра III, я поехал осенью 1892 года снова в Одессу.

Проф. А. К. Кононович, отстранившийся от меня, по окончании мною университета, довольно сухо, теперь, когда судьба мне как будто улыбнулась, встретил меня необычайно радушно. В наших отношениях с ним настала настоящая весна. Он был сама любезность: чрезвычайно интересовался моими работами, оказывал в них всякое содействие, подавал научные советы…

И вдруг — катастрофа!

У проф. Глазенапа существовали шероховатости, а может быть и старые счеты, со вновь назначенным директором Пулковской обсерватории проф. Ф. А. Бредихиным, ранее профессором астрономии Московского университета. Теперь трения усилились из‐за Русского астрономического общества[188]. Его инициатором, основателем и душою был С. П. Глазенап; первым же председателем общества избрали Бредихина, а Глазенапа — его товарищем. Оба они, особенно же Бредихин, были в достаточной мере автократами, и у каждого накоплялось неудовольствие против другого в борьбе из‐за первенства.