романов и вполне ожидала, что, как только мы с Томом окажемся между простынями, на меня опустится своего рода романтический туман, за которым последует какое-то таинственное, мистическое состояние, называемое «экстаз». Боль и смущение не приходили мне в голову. Я верила, что он будет знать что делать и я буду счастлива телом и душой.

Однако, когда Том улыбнулся и протянул мне руку, я поняла, что должна притвориться, будто нервничаю. Хорошая, непорочная невеста была бы робкой; она испытала бы облегчение оттого, что муж пригласил ее прогуляться, а не прыгнул прямо в постель.

И вот несколько минут спустя мы прогуливались рука об руку в направлении шума и огней Дворцового пирса.

Моя куртка из букле была довольно тонкой, и я цеплялась за руку Тома, пока мы прятались под одним из зонтиков отеля. Я была рада, что был доступен только один, поэтому нам пришлось делиться. Мы помчались через Кингс-роуд, нас обрызгал проезжавший автобус, и Том заплатил за то, чтобы мы прошли через турникеты. Ветер угрожал сорвать наш зонт в море, но Том крепко держал его, несмотря на то что волны пенились вокруг железных опор пирса и швыряли гальку на пляж. Мы пробирались мимо промокших шезлонгов, гадалок и киосков с пончиками, мои волосы растрепались на ветру, а рука, сжимавшая зонт, онемела. Лицо и тело Тома, казалось, скривились от непогоды.

– Давай вернемся… – начала я, но ветер, должно быть, украл мой голос, потому что Том рванулся вперед и крикнул:

– Горки? Дом Аида? Или поезд-призрак?

Тогда я начала смеяться. Что еще я могла сделать, Патрик? У меня был медовый месяц, а я бегу под влажным ветром на Дворцовой пристани, в то время как наша теплая спальня в отеле – кровать все еще была безукоризненно заправлена – всего в нескольких ярдах от меня, а мой новоиспеченный муж просит меня выбрать аттракцион на ярмарочной площади.

– Я за горки, – сказала я и побежала к сине-красной полосатой башне. Горка, которую тогда называли «Радостное скольжение», была такой знакомой, но я никогда не спускалась по ней. Внезапно это показалось хорошей идеей. Мои ноги промокли и замерзли, и движение их хоть немного согревало. (Том никогда не чувствовал холода, ты это заметил? Немного позже в нашем браке я подумала, не образовался ли во время плавания в море защитный слой тюленьего жира прямо под поверхностью его кожи. И его отсутствие реакции на мои прикосновения. Мое крутое, красивое морское существо.)

Девушка в будке – черные косички и нежно-розовая помада – взяла наши деньги и протянула нам пару циновок.

– По одному, – приказала она. – Никаких общих ковриков.

Попасть в деревянную башню и спрятаться от ветра было большим облегчением. Том следовал за мной по лестнице. Каждые десять или около того шагов мы мельком видели серое небо снаружи. Чем выше мы поднимались, тем громче завывал ветер. На полпути к вершине что-то заставило меня остановиться и сказать:

– Оставь ее. Мы можем разделить циновку. Мы молодожены.

И я бросила свою с лестницы. Она приземлилась с грохотом, едва не попав в испуганное лицо Тома. Он нервно засмеялся.

– Хватит ли места? – спросил он, но я проигнорировала вопрос и пробежала остаток пути к вершине не останавливаясь. Полы узкой платформы гудели на ветру. Я сделала большой глоток соленого воздуха. Отсюда я могла видеть, как во всех комнатах отеля «Корабль» загорелся свет, и снова подумала о нашей кровати с ее толстым покрывалом и гладкими простынями, гладкими до идеальности.

– Поторопись, – позвала я. – Я не могу спуститься без тебя.

Когда он вышел, был очень бледным, и, прежде чем успела подумать об этом, я шагнула вперед, схватила его лицо руками и поцеловала его холодные губы. Это был короткий поцелуй, но его губы не напряглись, а потом, словно переводя дыхание, он склонил голову мне на плечо. Его немного трясло, и я вздохнула с облегчением. Наконец. Он ответил мне.

Затем он сказал:

– Марион, ты решишь, что я трус, но я не очень люблю высоту.

Я посмотрела на бурлящее море и попыталась расшифровать сказанное им. Том Берджесс, морской пловец и полицейский, боялся потому, что стоял на вершине горки. До этого момента он казался вполне решительным, даже непоколебимым. И вот эта слабость. И это был мой шанс позаботиться о нем. Я прижала его к себе, вдыхая запах его нового костюма, и была удивлена его теплу, даже в этом холодном, незащищенном месте. Я могла бы предложить, чтобы мы спустились по ступенькам, но знала, что его гордость будет уязвлена, и я также не хотела упускать шанс разделить циновку с моим мужем, когда мы двое цеплялись друг за друга и мчались вниз по слайду.

– Тогда нам лучше спуститься, не так ли? – сказала я. – Я буду первой, а ты садись сзади.

Он держался за поручень, не сводя глаз с моего лица, и я знала, что мне нужно было только предложить ему действие, чтобы он выполнил его; если бы я просто продолжала говорить своим лучшим успокаивающим, но твердым голосом школьного учителя, он бы сделал все, что я попрошу. Тупо кивая, он смотрел, как я села на колючую циновку.

– Давай, – сказал я. – Мы спустимся очень быстро.

Он сел позади и обнял меня за талию. Я наклонилась к нему, чувствуя, как пряжка его ремня прижимается к моей пояснице. Вокруг нас бушевал ветер, и по меньшей мере в сотне футов ниже пенилось море.

– Готов?

Его бедра выжимали из меня дыхание. Я услышала ворчание, приняла это за «да» и оттолкнула нас изо всех сил. Как только мы двинулись с места, Том крепче схватил меня. Мы набрали скорость на первом повороте, а на следующем уже ехали так быстро, что даже я подумала, что мы можем прорваться через борт и грохнуться в воду. Ревущая музыка, доносившаяся с причала, искажалась и колыхалась, пока мы летели, и серость дня превратилась во внезапный порыв освежающего воздуха, захватывающий проблеск волн внизу. На мгновение показалось, что между нами и глубиной ничего нет, кроме коврика из рафии. Я кричала от восторга, Том цеплялся за бедра, заставляя меня визжать выше, и только когда мы почти добрались до финиша, я поняла, что не одна я издавала шум – Том тоже кричал.

Мы пролетели довольно далеко за конец горки и врезались в забор, окружавший циновки. Наши конечности были спутаны разными невозможными способами, но Том все еще сжимал меня за талию. Я начала дико смеяться, моя влажная щека касалась