– Да, мать, – произнес он в сотый раз. – Хорошая у тебя хата.

Я закрыла дверь, сняла куртку, переобулась и пошла на кухню. Если Ванек приперся в гости, без ужина он не уйдет. Ладно, пускай доест борщ, все равно у меня ничего больше нет. Хотя почему нет? Остались вареные куриные ноги. Вообще-то я хотела съесть их сама, но разве Тепляков позволит? Изо рта вырвет.

Я достала из холодильника кастрюлю, поставила на плиту. Ванек следовал за мной бесшумно, как тень.

– Маш, ты не хлопочи, я ненадолго.

– Даже есть не станешь? – не поверила я и, услышав, что нет, так и села.

Вот этот текст из уст Теплякова я не слышала ни разу. Равно как и другие наши общие знакомые.

– Болеешь, что ли? – спросила я. – Желудок ноет, или сосуды барахлят…

– Ничего у меня не ноет и не барахлит! – отмел Тепляков мою жалкую версию. – Просто не хочу тебя напрягать.

Если бы я могла сесть второй раз, я бы это сделала. Но поскольку под моей попой уже находился стул, я только развела руками.

Почему я так изумилась? Поясняю.

До глобальных проблем человечества моему другу и коллеге Теплякову всегда есть дело. Он готов часами разглагольствовать о проблеме перенаселения планеты, потеплении климата, защите окружающей среды, возврате к естественному образу жизни, нетрадиционной медицине и тому подобных модных темах. Но на проблемы конкретного представителя человечества Теплякову откровенно наплевать. И если Ванька хочет кушать, то любую мою жалобу на усталость коллега воспримет как уклонение от прямого долга. «Ты ведь женщина!» – скажет он возмущенно.

Теперь вы понимаете, в какой ступор меня загнало новое заявление коллеги о том, что он не хочет меня напрягать. И не только вогнало в ступор, но и насторожило. Поэтому я не стала тянуть и задала простой конкретный вопрос:

– Тепляков, что тебе от меня надо? Если ничего, тогда зачем пришел?

– Деньги принес.

Я страшно удивилась и, ничего не понимая, переспросила:

– Какие деньги?

Тепляков глубоко вздохнул, словно собираясь с силами перед прыжком в воду. Достал из внутреннего кармана куртки тонкую стопку долларовых купюр, пересчитал их, шевеля губами, сложил вместе, не удержался и снова пересчитал. Затем поднял на меня страдальческий взгляд и протянул доллары:

– Вот, бери. Твое.

Я взглянула в глаза коллеги, полные нечеловеческой тоски, и ужаснулась. Никто и никогда не слышал от Теплякова таких крамольных слов. Слово «бери» в лексиконе моего коллеги используется крайне редко из принципиальных соображений. А уж применить его в отношении денег!.. Нет, это что-то несусветное. Не может Ванька, находящийся в здравом уме и трезвой памяти, добровольно отдать кому-то деньги. Да еще в твердой валюте! Попробуйте отобрать кость у голодного волкодава – и вы получите слабое представление о том, что значит попросить у Теплякова взаймы. Скажу честно: в случае с волкодавом шансов у вас значительно больше!

Поэтому я очень испугалась и спросила, заглядывая коллеге в глаза:

– Ванек, миленький, что с тобой? Не заболел?

– Ты уже спрашивала! – громыхнул коллега, как Зевс. – Бери деньги, пока дают! Ну!

Чтобы не волновать больного, я деньги приняла. Правда, вырвать их из цепкой лапы художника было не так-то просто, но я постаралась. Опять-таки из самых гуманных соображений. Может, Тепляковым овладела мания раздавания денег? И ему этот процесс принесет потом облегчение?

Однако внешний вид коллеги свидетельствовал об обратном: он страдал. Ванек проводил доллары скорбным взглядом.

– Я продал твои копии, – выдавил он из себя наконец.

– Все пять? – ахнула я.

– Все пять. По двести баксов за каждую. – Тепляков тяжело вздохнул. – Вот и набежала штука.

– И ты принес все деньги мне?! – не поверила я.

– Как видишь.

Я снова развела руками. Отделила от пачки две сотенные купюры, протянула их коллеге.

– Это комиссионные, – объяснила я. – Ты работал, продавал. Двадцать процентов твои, как и полагается.

Ванек протянул руку к деньгам и тут же с опаской отдернул назад. Решительно, я не узнавала коллегу. Принять деньги Иван Сергеевич способен в любом состоянии. В том числе находясь в полном параличе.

– Ты мне их сама даешь? – уточнил он. – И жаловаться не будешь, что я их у тебя выпросил?

Я только пожала плечами:

– Ты с ума сошел. Кому мне жаловаться?

Ванек шмыгнул носом, почесал в затылке и все-таки решился на привычное для него хамство:

– Да ладно тебе! Обзавелась покровителем! Наехала, как на последнего лоха…

– Ванек, я ничего не понимаю. Какой покровитель? Кто наехал?

– Ладно, не гони волну, – завершил тему Тепляков.

Он выхватил у меня из пальцев две бумажки, метнул жадный взгляд на стопку, оставшуюся в левой руке. Понимаю, он предпочел бы получить именно ее. Но за истекшую неделю я научилась худо-бедно отстаивать свои интересы, поэтому демонстративно спрятала деньги в задний карман брюк.

Тепляков проводил деньги голодным взглядом, переступил с ноги на ногу. Снова тяжело вздохнул и сказал:

– Ну, я пошел. – Ванек понурился и медленно побрел в коридор. – Бывай здорова. Не забывай нас, маленьких, на твоих-то высотах. Может, составишь протекцию, устроишь на приличную работенку?

– На какую работенку? – снова не поняла я.

Тепляков махнул рукой, повернул ключ, торчавший в замке, и вышел из квартиры. Дверь с грохотом захлопнулась у меня перед носом.

– Чудны дела твои, господи, – произнесла я вслух.

Тут же выругала себя за то, что часто поминаю Господа всуе, перекрестилась и пошла ужинать.

Следующий день начался гораздо позже обычного. Как я уже говорила, начав карьеру дворника, я забыла, что означает слово «бессонница». Поэтому проспала ночь спокойным, долгим, глубоким сном.

Проснулась относительно поздно: в восемь. Позволила себе роскошь поваляться в постели, размышляя о планах на сегодняшний день. Их было немного: надо сходить к Катерине, рассказать ей, что дома все в порядке, и принести несколько детективчиков. Вот и все.

А потом…

Мне стало грустно. Приближалась дата, которую я ждала с тайным страхом в душе. Годовщина смерти мамы.

Мне еще не приходилось устраивать поминки самостоятельно. Когда мама умерла, вокруг меня находилось множество людей. Они и взяли на себя все хлопоты и заботы. Мне оставалось только сидеть на стуле в траурном платье и черном платке и принимать соболезнования. К тому же и на похоронах, и на девяти днях, и на сороковинах рядом были Катерина и Пашка. А теперь их нет, мне все придется делать самой.