Кто подумает, что несолидно это, сотенные купцы к кесарям да князьям плавают, а тут козы, куры, тот ничего не понимает в жизни: богатство нужно всем показывать, чтобы каждый понимал, как у тебя дела идут, а куры и гуси именно тот самый достаток, который под ногами бегает и не у каждого есть, кстати. Да и удобно это, подхватил, шею свернул, и вот тебе обед, и еще молока тебе парного из-под козы привезли.

Челядь и свободные люди были так увлечены работой, что на обережников поначалу не обратили внимания, ну скрипят ворота и скрипят. Купеческие охранники не удивились, но и шагу не сделали, пока один старенький дедок не выпрямился, опираясь на клюку, толкнул какую-то бабу, и та взвизгнула не хуже сирены. Тут уж все побросали свои дела, признали: свои приехали!

Из высокого терема, который вплотную примыкал к хлевам и загонам, немедленно высыпало еще больше народа. Данила Уладу не сразу узнал, теперь она ходила как замужняя женщина, носила платок и полностью убирала волосы под него. И вдруг Молодцов увидел: знакомая фигура, лицо, платок, который вместе купили на рынке осенью. И глаза карие, счастливые, влажные, будто ожидающие чего-то.

– Улада!!! – Данила схватил в объятия свою невесту.

Прижал к себе тело нежное, трепетное, волнующее даже сквозь одежду. Данила ощутил ее запах, такой родной, такой привычный. Он вцепился пальцами в ее платье, во все эти сарафаны, свитки, рубахи в несколько слоев, захотелось сорвать эти тряпки и этот платок, плевать на дорогущий шелк, увидеть ее русые волосы, зарыться в них носом и дышать, дышать…

Как же он, оказывается, соскучился, только сейчас понял.

– Эй, похоже, нам не ждать сегодня Молодца на пиру, – басовито посмеиваясь, заявил Шибрида.

Шутник, сам-то сразу двоих служанок с подворья обнимает, тоже пировать сегодня вечером не собирается. Ну и хорошо, а то Данила уже переживал, что ему придется с Уладой расстаться и ждать, пока всеобщая попойка закончится.

– Пойдем, – тихо сказал он.

Улада улыбнулась и потянула его за собой в терем.

* * *

Они лежали, обнявшись, на тюфяках, набитых шерстью, которые теперь промокли от пота. Улада, после всего, принялась весело щебетать о каких-то хозяйственных делах. Жена здесь что-то вроде завхоза, на ней забота обо всем имуществе мужчины, а это само собой требует отчета. Но Данила не обычный мужчина, ему все эти дела как-то были неинтересны, главное, что серебра, которое он оставил своей невесте, хватило на все дела, а если его стало больше, так еще лучше. Улада скоро уловила это и замолчала.

Еще, что пришлось не очень по душе Даниле, Улада во время этого разговора не была настоящей, она хотела казаться какой-то другой, Молодцову это не нравилось, он встретил ее куртизанкой в Новгородском борделе и после долгих приключений сделал своей невестой. Улада прочувствовала и этот момент и в какой-то миг стала другой, той самой Уладой, которой Данила предложил выйти замуж.

– Ты другой, не такой, как все, – сказала всем очевидную вещь девушка, но она умела это говорить так, что Молодцов ощущал гордость от этих слов, а не как обычно ущербность и слабость.

– Я знаю, – сонно ответил Данила.

– Тебе что-то не понравилось, что сделала, может…

Нет, ну настоящий детектор лжи, ничего от нее не скроешь.

– Все нормально, с чего ты взяла?

– Мне показалось, ты был не рад мне как жене.

Улада вдруг приподнялась на руках, отчего стали видны ее прекрасные груди, но через пару секунд Данила перевел взгляд на глаза. Действительно чарующие, темно-карие, с зеленой кантой. Все так же, не отводя взгляда, Улада спросила:

– Ты все еще хочешь взять меня в жены?

– Конечно, хочу! – На лице у Данилы сама собой выплыла глуповатая улыбка.

Улада помолчала немного, не отводя взгляда, потом тихо ответила:

– Хорошо.

Она положила голову Молодцову на колени, уютно устроилась, как кошечка, и была права. Сейчас им обоим было хорошо. Данила гладил ее по голове, слушал ее дыхание и думал… а ни о чем он не думал, он просто хотел, чтобы так продолжалось как можно дольше.

Поутру Молодцов спустился в зал на первый этаж, где готовилось долгожданное пиршество. Длинный, только отскобленный стол уставляли яствами, в зал вносили такие же ошкуренные добела скамьи, на пол сыпали свежую солому. Все как полагается.

Столов было несколько, для важных купцов и воинов – повыше и даже покрытых чем-то вроде скатерти, для остальных – пониже, без всяких украшений; женщины, жены уважаемых людей, с ними Улада, сели за отдельным столом. Простой люд и челядь ели на улице.

Даниле такой обычай не нравился, хотелось вкушать яства, и чтобы рядом была любимая девушка, которую можно приобнять при случае, чтобы два удовольствия сразу. Ну и похвастаться, конечно, не без этого, на взгляд Молодцова, его невеста была самая красивая из всех местных дам и одета не хуже.

С другой стороны, их ватагу усадили вперемешку с другими обережниками напротив, и когда был произнесен первый тост и все отдали положенную долю богам, гости начали безудержный процесс поглощения пищи. У Данилы из-под руки вырвали сочный расстегай, здоровенный детина рядом лил в набитый рот брагу прямо из кувшина, так что напиток стекал двумя ручьями по бороде.

Нет, все-таки обычаи здесь придуманы не просто так. Уладе явно было не место в такой компании.

А вот Путята среди своих коллег по опасному ремеслу смотрелся как надо: шапка, настоящая папаха, кафтан, гривна золотая. Только наниматель Данилы явно мучился похмельем и на еду практически не налегал. Данила же после ночных разговоров был голоден как волк, поэтому, беря пример с окружающих, не чинясь, он схватил со стола круглый хлеб размером с широкое блюдце, откусил, а это оказался пирог с мясом и луком. Запил все это из кувшина перестоявшим морсом, ну или недостоявшейся брагой, и сразу потянулся к горшку, доверху набитому яйцами.

Большинство гостей усиленно работали челюстями, перемалывая дармовое угощение. Где-то в углу что-то забренькало, затренькало, наверное, что-то вроде музыкального сопровождения, но публика им сегодня попалась неблагодарная, да и талант артистов не впечатлял.

На столах время от времени меняли блюда, которые довольно быстро пустели, но щедрость хозяев все-таки уверенно побеждала голод гостей, и вскоре пир начал переходить из стадии «схватить что-нибудь и сожрать» в «а неплохо что-нибудь спеть».

Данила напиться здешней сладковатой брагой мог с трудом, поэтому продолжал налегать на еду, местные песни и былины он все равно запомнить не мог. Это вон Шибрида запросто мог выдать рифмованную сагу из десятков строф на другом языке. Да еще прочитать ее красиво или спеть, так что, даже не поняв смысла, до души проберет.

Этот варяг как раз и подошел к Молодцову, когда тот, перегнувшись через стол, отпиливал внушительный кусок от груди гуся.