– Жаль… если б раньше, с пирогами помогла. Ей же надо учиться, скоро как-никак хозяйкой быть.

Хотя мать и стояла к нему спиной, Алан наверняка знал, что она ехидно улыбается. Мама часто разными способами намекала ему о своем желании видеть Алину в невестках. Алан эти разговоры терпеть не мог.

– Мам, перестань!

– А что?! – мать повернулась к нему, изображая самый невинный взгляд. – Закрывай глаза на факты, не закрывай, а пару годиков пролетит не заметно – сам не успеешь опомниться, как молодую жену в дом приведешь. Время-то подходит.

– Кстати… – отчасти решив переменить тему, отчасти на самом деле из желания узнать, Алан спросил: – А часы могут идти назад?

– Это как? – не поняла мать.

– Когда стрелки против часовой движутся.

– Ты хоть сам понимаешь, что говоришь?! «Часовые стрелки против часовой» – глупости! А чего ты спрашиваешь?

На секунду Алан замялся, размышляя, стоит ли говорить матери о часах. Решив, что вреда не будет, он закатал рукав на левой руке и показал их маме. Она мигом схватила его за запястье, пристально всмотрелась в циферблат, а затем грозно спросила:

– Откуда они у тебя?

– Нашел…

– Где?!

– А где можно что-то подобное у нас найти? Конечно, у дороги возле магазина, – соврал Алан. – Наверное, кто-то из иностранцев проезжая мимо потерял… или туристы.

– Точно нашел?! – мать все не могла поверить в везучесть сына.

– Точно-точно!.. – уже жалея «раскрытые карты», Алан начал прятать их под рукавом. – Только они поломаны. Назад идут.

– Покажи…

Мать еще раз крепко схватила его за руку, и замерла на какое-то время, стараясь уловить почти незаметное движение минутной стрелки.

– Хм-м… и в самом деле назад. Удивительно! Может о камень ударились, когда падали, вот и сместилось что-нибудь?

Немного постояв в задумчивости, Мать нехотя приступила к натиранию сыра.

– Только отцу не говори о часах, а то он рассердиться может и выкинуть их, – порекомендовала она. – Надо же, обратно идут. Удивительно!

До пастбища приходилось подыматься вверх по склону не меньше сорока минут – почти на самую вершину. Затем обойти холм слева – это еще где-то минут двадцать. Чем ближе зима, тем дольше отдаляется пастбище от дома. За весну и лето овцы успевают подчистую выесть весь склон, и с каждым днем приходится уводить их все дальше и дальше от деревни. Травянистые пастбища в горах – редкость, поэтому скудные покрытые растительностью холмы уже многие века поделены между селениями. Пастбища, принадлежащие деревни Алана, находились на северном склоне Зеленой горы. Южный – уже принадлежал соседней деревни (той, в которой жил Цакой).

Веками сложилось, что травы овцам хватало ровно с весны по осень – не больше, и не меньше. Причем из-за небольших размеров участок может прокормить только определенное поголовье скота. Если превысить общее количество овец хотя бы не десяток, то корма может не хватить.

Из-за таких ограничений издревле статус семьи в деревне зависел от количества овец. Семья старосты селения имеет больше всего овечьих голов. Остальные – приблизительно одинаково. В зависимости от заслуг перед деревней, семье могут «подарить» право на еще одно животное. Так, например, семье Алининой одноклассницы, за то, что она прославила имя деревни победой в музыкальном конкурсе в Городе, разрешили увеличить количество овец на целых три головы.

Овцы – это достаток: мясо, сыр, молоко, шерсть, то есть товар. Чем больше овец, тем больше товара, а значит и денег. Где больше денег, там больше человек в семье.

Так и получается, что самая большая ценность в этом мире камней и ветров, из-за своей редкости – это обычная трава, летом идущая на корм стаду, а ближе к осени – еще и на запасы сена.

Раньше предки воевали за пастбища. Разгорались настоящие войны за цветущие, живые клочки земли. Деревни уничтожали друг друга, ради владения лишним метром и возможности выкормить еще одну овцу. Чем больше деревня имела в своем распоряжении земли, тем более многочисленной она была. В сравнении с остальными, деревня Алана считалась средних размеров.

Конечно же, времена сейчас уже не те, и никто друг друга за землю не резал. Поэтому численность в деревнях оставалась приблизительно одинаковой. Прирост если и был, то незначительный.

Исторически сложившаяся вражда между деревнями в современном мире превратилась в конкуренцию между учениками. Школа осталась единственным местом столкновения представителей сразу нескольких деревень.

По меркам деревни, семья Алана считалась бедной. Не потому что дом или сад их был меньше, чем у других – такие же. Все дело в количестве овец на семью. Скота хватало лишь на пять человек, а по деревенским меркам – это ничего: два прародителя, два родителя, да ребенок. Семья Алана жила сносно лишь из-за ранней смерти родителей его отца – бабушки и деда. Иначе всего бы хватало в обрез, а приведи он еще и жену, вообще пришлось бы нищенствовать. Хоть бери в руки меч да стрелы и иди войной на соседнюю деревню.

Алан никогда не понимал и не любил эти устои, требующие кучи ограничений, и говорящие как жить – кто плохой, а кто хороший, кто должен быть богат, а кто нищ. Алан не понимал почему, если его прадед совершил какую-то глупость, за которую его семью лишили большей части овец, он сам должен до сих пор ощущать последствия чьей-то неудачи. Ему хотелось отвечать лишь за себя и свои поступки, но так почему-то не получалось. Мать вечно требовала от его поступков оглядки на мнения соседей. «Всегда думай о возможных последствиях! Если люди думают о тебе хорошо, то и все у тебя будет складно, – постоянно повторяла мать, когда Алан что-нибудь чудил. – Твой прадед наделал делов – до сих пор расхлебываем. Хочешь, чтобы и тебя дети не любили? Меня не жалеешь, подумай о потомках!»

Притом в семье никогда не разглашалось, что же такого ужасного сотворил прадед. С самого детства он чувствовал витающее внутри семьи табу – запрет на любую попытку узнать о промахе предка. Странно это – упоминать то упоминали, причем часто, а что именно случилось – говорить нельзя.

«Я за твоего отца вышла только из-за большой любви. Меня же в его семью отдавать не хотели. Говорили, зачем тебе нищий. А я никого не слушала, люблю и все. И плевать мне было, что дед его натворил…» – иногда мечтательно вспоминала мать о былых чувствах.

Алан ненавидел, когда она так говорила.

– Так, а что он «натворил»? – как-то спросил он, несмотря на негласный запрет.

Мать так на него посмотрела , что Алану тут же захотелось проглотить собственный язык. Чем глубже родители пытались похоронить тайну прошлого, тем больше ему хотелось эту загадку разгадать.

Показавшееся впереди стадо вернуло его из размышлений к реальности. Еще издали Алан понял, что сегодня отцу он не помощник. Молодой барашек брыкался на дереве привязанный вниз головой к толстой ветке. Видимо приближалось очередное празднество. Чаще всего овец резали по какому-то поводу. В деревне всегда скучно и нечего делать, кроме как день напролет работать, а по вечерам собираться за большим столом очередного гостеприимного хозяина, чтобы есть да пить. Подобные застолья случались часто, если не сказать постоянно. Приглашенные жители деревни приносили с собой какие-нибудь блюда, а хозяин резал барана, мясо которого затем варилось в большом чугунном жбане.

Сам Алан был не против такого распорядка. В вечера посиделок его родители покидали дом и не появлялись до позднего вечера, а бывало и по два дня подряд. Такую неожиданную удачу он воспринимал настоящим счастьем…