Затем господин Хаугего рассказал, что его прежний дом в Ипсуиче был совсем мал. Хаугего уже много лет как вдовец, и его мало интересует внутреннее убранство, поэтому господин Олдерли оказал ему большую услугу.

— И книг здесь великое множество, — прибавил хозяин. — Хотя большинство из них не в моем вкусе.

— Они принадлежали господину Олдерли?

— Нет, сэр, Эйрам — предыдущим хозяевам. Господин Эйр и его жена после свадьбы два года путешествовали по Франции и Италии. — Хаугего небрежным взмахом руки указал на погруженные в тень бюсты, глядевшие на нас сверху. — Оттуда они привезли все это и много чего другого. Супруги увлекались архитектурой, и, будь у господина Эйра достаточно средств, он бы снес дом и выстроил на его месте языческий храм. Да и госпожа Эйр была не лучше. Они вместе рисовали придуманные города. На что время тратили! Лучше бы Библию изучали. А когда господин Эйр скончался, вдова взялась обучать этим штукам свою внучатую племянницу.

— Госпожу Ловетт?

Хаугего кивнул:

— Но госпожа Эйр умерла, и на этом уроки закончились. Для госпожи Ловетт оно и к лучшему — слышал, юная леди скоро пойдет под венец, как и надлежит девице из хорошей семьи, а замужней женщине все эти премудрости ни к чему.

За ужином стол ломился от яств, да и вино лилось рекой. Вечер получился весьма приятным. Я был ничуть не удивлен, узнав, что господин Хаугего вдовец. Меня ему сам Бог послал. По вечерам в обществе одной лишь прислуги старик чувствовал себя одиноко, а в округе, кроме проповедника, поговорить ему было не с кем.

Господин Хаугего рассказал, что в Ипсуиче занимался торговлей, привозил лес и железо из Скандинавии, пеньку из Латвии и уголь из Ньюкасла. Он продал свой торговый дом, чтобы уйти на покой и поселиться в деревне. Один из друзей-импортеров вел дела с господином Олдерли и сообщил Хаугего, что Колдридж выставляют на продажу.

— Для меня это была большая удача, — рассказывал господин Хаугего, вертя бокал с вином и вглядываясь в образовавшийся водоворот. — И для господина Олдерли тоже. Стоило мне увидеть поместье, и мы сразу ударили по рукам, да и цена оказалась вполне разумной. — Хозяин устремил на меня пристальный взгляд. — Вы, кажется, говорили, что незнакомы с ним?

— Нет, сэр.

— В таком случае я вас не обижу, если признаюсь, что мне его манера вести себя показалась отталкивающей. Богатые лондонцы вечно надувают щеки, но, по правде говоря, Олдерли ничуть не знатнее меня, да и многих торговцев в Ипсуиче.

Я засиделся допоздна. Господин Хаугего предлагал мне остаться ночевать, но я ответил отказом, сказав, что рассчитываю с утра пораньше выехать в Харидж и поэтому мне нужно отдать соответствующие распоряжения в трактире. Хаугего нехотя отпустил меня и отправил со мной слугу с фонарем в качестве провожатого.

Последнее обстоятельство оказалось кстати. Ночь была безлунной, к тому же я изрядно перебрал. В холодном воздухе уже чувствовалось дыхание приближавшейся зимы. Слуга брел впереди, а его фонарь покачивался на конце шеста. Пока я ужинал у Хаугего, с Северного моря налетел пронизывающий ветер, и теперь он свободно носился над равниной.

До трактира я добрался насквозь продрогшим. Общество сельских жителей в зале меня совсем не прельщало, и я распорядился, чтобы в моей комнате развели огонь.

— Не желаете глинтвейна, сэр? — предложила неряшливая прислужница. — Сразу согреетесь.

Я кивнул, рассудив, что достиг того состояния, когда от лишних возлияний хуже не будет. Глинтвейн прислужница несла долго, и, когда она наконец пришла, я рявкнул на нее. Мой гнев заставил девушку съежиться от страха, и, когда она ставила поднос на прикроватный столик, ее руки дрожали. Глинтвейн я опрокинул исключительно для того, чтобы согреться: к тому времени мое желание выпить прошло, да и вкус показался мне кислым.

Раздевшись до рубашки, я залез под одеяло. Тут на меня нахлынула сильнейшая усталость. Я лежал и наблюдал за игрой света и тени на стенах и потолке, сознавая, что должен задуть свечу и задернуть полог вокруг кровати. Но у меня не хватало сил ни на то, ни на другое. Всего через несколько секунд я провалился в глубокий сон и спал без сновидений.

Когда я вынырнул из забытья, в комнате царила кромешная тьма. Приступы боли терзали мой живот. Судорога свела желудок. Я перегнулся через край кровати, и меня вывернуло наизнанку.

Глава 25

С раннего утра четверга и до самого заката я тем или иным способом опустошал свою утробу. Этот процесс продолжался без передышки, не подчиняясь моей воле. Я чувствовал себя мокрой тряпкой, которую гигантская рука выжимает досуха, упорно выдавливая всю влагу до последней капли.

Должно быть, меня лихорадило: мне чудилось, будто я иду по бескрайнему тлеющему пепелищу, а сверху нависает свинцовое небо. Отчего-то мне было жизненно необходимо добраться до цели, хотя я понятия не имел, где эта таинственная цель и что она собой представляет, знал только, что она так далеко, что мне туда не дойти. Видение казалось мне столь ярким, что я подумал: «Нет, это не сон, а явь, а значит, все остальное мне снится и мои представления о природе земного бытия изначально ошибочны».

Люди то приходили, то уходили. Прислуга, трактирщик, священник, господин Хаугего. Иногда они пытались дать мне воды. Господин Хаугего говорил о чем-то с большим пылом, и от звуков его голоса моя головная боль только усилилась.

Человек в грязной блузе ставил мне пиявки. «Нет, на кусте висела вовсе не сорочка, — с внезапной уверенностью подумал я. — Там была рубашка».

Пиявки лежали на мне, точно слизни, а их покусывания, как ни странно, действовали успокаивающе. Через некоторое время я уснул.

Немного погодя дюжий мужчина, от которого пахло свиньями, отнес меня вниз и уложил в темный ящик. Затем ящик пришел в движение, а вместе с ним и я. Меня подбрасывало на ухабах, раздавался стук лошадиных копыт, и я рассудил, что меня, по всей видимости, везут хоронить. Однако это обстоятельство не вызвало у меня особого интереса, я хотел только одного: чтобы тряска прекратилась. А потом меня отвлекли болезненные рвотные потуги. Мне не удалось исторгнуть из себя ничего, кроме слюны с привкусом желчи. Кто-то выругался.

А после этого я очутился в спальне. Я видел на гипсовом потолке зверей и птиц, вокруг плясали языки пламени и поглощали их.

— Помогите! — закричал я. —