Только за час до полудня войско наконец выступило из Гельта. Они двигались черепашьим шагом, поскольку многие солдаты тащили с собой награбленную добычу: горшки, мотыги, табуреты — жалкие, нищенские пожитки людей, еще более бедных, чем они сами. Чуть ли не каждый второй мучился головной болью и дурнотой с похмелья. Та-Коминион, уже не находивший сил скрывать свое состояние, шел в тревожном горячечном бреду. Он почти не помнил, что происходило утром и каким образом ему удалось поднять на ноги солдат. Смутно помнил лишь, как возвратился Нумис с известием, что Шардика усыпили ценой жизни одной из жриц. Кельдерек, сообщил слуга, рассчитывает нагнать их до наступления ночи. Последней ночи перед уничтожением бекланской армии, подумал Та-Коминион.

Узкая дорога вилась по краю глубоких лесистых ущелий, вдоль крутых скал, где никли в ожидании дождя бурые кусты папоротника. Уже долгое время шум невидимого потока доносился снизу сквозь туман, который плавал клубами внизу, но не рассеивался, как и густые облака над головой. Пустынная горная глушь, населенная одним лишь эхом, производила гнетущее впечатление, и вскоре люди перестали горланить песни, перебрасываться шутками и даже переговариваться негромкими голосами. Какой-то оборванец подстрелил из лука сарыча, устремившегося вниз с высоты, и, гордый своей меткостью, повесил добычу на шею, но, когда с остывающего трупа поползли паразиты, он разразился проклятьями и швырнул птицу в пропасть. Два-три раза далеко впереди, в просветах между лесистыми вершинами, проглядывала равнина, по которой, среди пылевых облаков, бежали крохотные стада каких-то животных. Охваченные суеверным страхом перед угрюмыми дикими горами, солдаты зашагали быстрее, тревожно озираясь по сторонам и держа оружие наготове.

Беспорядочное полчище растянулось на три четверти лиги, и передавать приказы можно было только из уст в уста по всей колонне. Однако между двумя и тремя часами пополудни, спустившись с окутанных туманом вершин в редколесье, где рассыпался и расположился на привал передовой отряд, войско остановилось без всякого приказа. Та-Коминион словно во сне ходил между людьми, разговаривая и шутя с ними не столько для того, чтобы подбодрить, сколько для того, чтобы самому показаться на глаза и узнать настроение солдат. Теперь, когда пустынные сумрачные кручи, вселявшие в сердца тревогу и уныние, остались позади, люди заметно воспрянули духом и, похоже, опять горели воинственным пылом. Однако Та-Коминион — который еще семнадцатилетним пареньком сражался бок о бок с Бель-ка-Тразетом под Клендерзардом, а тремя годами позже командовал отрядом, что послал его отец в баронское войско, шедшее в Йельду на Войну за отмену рабства, — ясно понимал, сколь незрел и скоротечен этот пыл. С одной стороны, знал барон, оно и неплохо: в первый свой бой солдаты идут с воодушевлением, каким, возможно, уже никогда больше не исполнятся, а потому в первом бою все — даже те, для кого он не последний, — обычно показывают себя наилучшим образом. Но воинственный задор неопытных солдат, скорее всего, обернется большими потерями. От такого недисциплинированного, необученного войска нельзя ожидать слаженных маневренных действий или стойкого сопротивления атаке, а значит, нужно просто поскорее довести его до равнины, чтобы оно обрушилось на врага всей своей яростной мощью на открытой местности.

Очередная волна дурноты накатила на него, и деревья перед глазами расплылись и закружились желтыми, зелеными и бурыми пятнами. Где-то далеко застучал по листьям дождь. Та-Коминион напряженно прислушался, но потом осознал, что стучит у него в ухе, наполненном болью, как яйцо — желтком. На миг у барона возникло безумное желание всадить в ухо нож и посмотреть, как густая желтая боль вытекает на землю.

Кто-то заговорил с ним. Он с трудом открыл глаза и поднял голову. Перед ним стоял Кавас, стрелодел его отца, — славный простодушный мужик, в детстве обучавший его стрельбе из лука. С ним были четверо или пятеро товарищей, которые, насколько понял Та-Коминион, убедили Каваса обратиться к командующему с просьбой разрешить спор, вышедший между ними. Высокий, ростом с него самого, стрелодел смотрел с почтительным сочувствием и жалостью. Та-Коминион болезненно поморщился, но потом выдавил кривую улыбку.

— Лихорадит маленько, да, господин? — спросил Кавас.

Все в нем — поза, выражение лица, тон голоса — говорило о том, что он безусловно признает в Та-Коминионе своего господина и повелителя, но при этом хорошо понимает, что телесная-то природа у всех смертных одинаковая.

— Похоже на то, Кавас, — ответил барон. Слова гулко громыхнули у него в голове, но он не понял, громко или тихо он говорит на самом деле. — Не беда, скоро пройдет. — Изо всех сил стиснув зубы, чтоб не стучали, Та-Коминион пропустил мимо ушей вопрос Каваса и уже собрался повернуться прочь, когда вдруг осознал, что все ждут от него ответа. Он пристально уставился на Каваса, словно ожидая пояснений, и тот заметно смешался.

— Ну, я просто хотел спросить, господин… со всем почтением, уверяю вас… вот когда он вышел на берег утром и когда вы были там с ним, пообещал ли он вам, что снова явится… что будет с нами, чтоб мы уже наверняка победили.

Та-Коминион продолжал неподвижно смотреть на Каваса, пытаясь сообразить, о чем идет речь. Мужчины беспокойно переглянулись.

— Ему нет до нас дела, — пробормотал один из них. — Я ж говорил, медведю нет никакого дела до нас.

— Я вот о чем, господин, — продолжал Кавас. — В то утро я ведь с самого начала был рядом с вами, и когда владыка Шардик пошел по воде, вы сказали, мол, он знает, что Ортельга уже, почитай, взята, и теперь направляется к Бекле — ну вроде как путь нам показывает. А товарищи мои спрашивают, будет ли он с нами, когда дойдет до сражения, поможет ли взять верх над врагом.

— Мы ведь непременно победим, правда, господин? — спросил второй. — Такова воля Шардика — воля божья.

— Да тебе-то откуда знать? — подал голос угрюмый чернозубый мужик, с чьего лица не сходило скептическое выражение. Он сплюнул себе под ноги. — По-твоему, медведи умеют разговаривать? Прямо так и разговаривают, да?

— Не с тобой, — презрительно ответил Кавас. — Разумеется, медведь не станет разговаривать с таким, как ты, да и с таким, как я, коли на то пошло. Я толковал тебе о том лишь, что владыка Шардик повелел нам идти к Бекле и сказал, что сам направляется туда. А значит, он явится, когда мы пойдем в бой. Если ты не полагаешься на владыку Шардика — зачем вообще ты здесь?

— Ну, оно все понятно, — усмехнулся чернозубый. — Медведь может явиться, а может и не явиться. Я всего лишь сказал, что Беклу так просто не возьмешь. Там такое войско…

— Хватит болтать! — выкрикнул Та-Коминион. Стараясь ступать твердо, он подошел к мужчине и схватил его за подбородок, силясь сосредоточить взгляд на лице. — Ты, нечестивый болван! Владыка Шардик сейчас слышит тебя — и видит! Но ты не увидишь его до назначенного свыше срока, ибо он испытывает твою веру.

Мужик, который был по меньшей мере на двадцать лет старше Та-Коминиона, мрачно уставился на него.

— Знай одно, — продолжил Та-Коминион так, чтобы все вокруг слышали, — владыка Шардик будет сражаться за тех, кто верит в него. И он явится, когда они пойдут в бой, — явится всем, кто этого заслуживает! Но не жалким ничтожествам, заслуживающим разве что мокрицу в качестве бога.