Сотня лет — вот предел человеческой жизни, но до такого возраста не доживает и один человек из тысячи. Но даже если кто-нибудь и доживет до ста лет, детство и старость отнимут половину его жизни. Ночи, когда мы спим, и дни, которые проходят попусту, отнимут половину оставшегося срока. Страдания и недуги, тяготы и муки, печали и лишения, заботы и страхи отнимут еще половину оставшегося срока. А в оставшуюся дюжину лет мы едва ли и час можем прожить в довольстве и веселье, не ведая забот. Для чего же тогда живет человек? В чем радости его жизни? Только в роскошных одеждах и изысканных кушаньях, сладкозвучной музыке и прекрасных женщинах. Однако ж невозможно иметь в достатке роскошные одежды и изысканные кушанья, нельзя всю жизнь наслаждаться прекрасными женщинами и сладкозвучной музыкой. К тому же нас держат в узде законами и прельщают наградами, увлекают мечтой о славе и пугают наказаниями. Бездумно соперничаем мы ради мимолетной похвалы и добиваемся призрачной славы после смерти. Кланяясь направо и налево, мы стараемся угодить другим, вслушиваемся в мнения света и боимся обнаружить наши собственные пристрастия. Так мы лишаемся всех наслаждений в жизни и не можем хотя бы час прожить так, как мы хотим. Чем же мы отличаемся от преступников, закованных в цепи? («Ле-цзы», 7)[70].

Суть послания Ян Чжу напоминает идею carpe diem — «лови момент», подкрепленную желанием брать от жизни все ее возможные радости. Жизнь слишком коротка, чтобы взваливать на себя социальные обязательства, которые могут подорвать здоровье и повредить благополучию. Янгисты, таким образом, обращают себялюбие в позитивную ценность: живи и дай жить другим. Их мотивация — выживание и самосохранение. Если у каждого будет возможность удовлетворить естественную тягу к здоровью, долголетию и беззаботности, то в итоге получится больше, чем мир чистых эгоистов, поскольку никому не нужно будет вторгаться в пространство другого.

Позиция еще одного философа, Чжуан-цзы, представляет собой что-то промежуточное между превознесением этического общественного долга, который проповедуют конфуцианцы и моисты, и пропагандой радикального отшельничества, которой занимаются янгисты. Он предлагает третий путь, позволяющий сохранить жизнь, его совет — «будь бесполезным». Чжуан-цзы ценит «пользу бесполезности» не из нигилистских соображений, ведь пока мы здесь — нужно жить. Напротив, его мысль состоит в том, что выглядеть бесполезным, никудышным и бесталанным в социальном контексте зачастую выгодно — это все равно что волочить хвост по грязи, когда вам предлагают государственную карьеру. «Все знают пользу полезного, но никто не знает пользы бесполезного» («Чжуан-цзы», 4.9). Эта мысль поясняется в нескольких притчах «Чжуан-цзы», где используются метафоры из растительной жизни. Самыми большими, говорится в трактате, вырастают те деревья, которые не привлекают внимания людей, алчущих древесины:

Есть в царстве Сун местечко — оно зовется Цзинши, — где в изобилии произрастают и катальпа, и кипарис, и тутовое дерево. Но дерево толщиной в обхват или более того обязательно срубит кто-нибудь, кому нужен столб, чтобы привязывать обезьян. Дерево толщиной в три-четыре обхвата срубит тот, кто хочет вытесать колонну для своего дворца, а деревом толщиной в семь-восемь обхватов рано или поздно завладеет какой-нибудь богатый и знатный человек, желающий изготовить себе гроб. Вот так ни одно дерево не имеет возможности прожить сполна срок, дарованный ему природой, и безвременно гибнет от топора. Таково несчастье тех, кто представляет собой добротный материал («Чжуан-цзы», 4.6).

Чжуан-цзы весьма скептически относится к ценности, приписываемой конфуцианцами положению человека в социуме. Он отвергает те безальтернативные интерпретации счастья, которые связываются Конфуцием и его последователями с образованием, служением обществу, нравственным самосовершенствованием и неустанной работой над собой. «Если чересчур настаивать на своей правоте, собеседник обязательно будет спорить с вами и даже сам не будет знать почему» («Чжуан-цзы», 4.2). «Настоящий человек» (предложенная Чжуан-цзы антитеза конфуцианскому «благородному мужу») игнорирует подобные правила. Он кажется бездарным и отказывается «взращивать побеги нравственного чувства» — таков его способ самосохранения. В конце концов, этические нормы всего лишь общественное изобретение. Пыл, с которым конфуцианцы стремятся преобразовать человека (какой бы ни была его врожденная природа) в нравственно совершенную личность, основан на принятии Дао как человеческого пути. Но Чжуан-цзы воспринимает Дао как нечто более широкое, выходящее далеко за пределы человеческого мира и неподвластное человеческому водительству. Он не считает индивида и государство ни моральными, ни аморальными. Чжуан-цзы предлагает альтернативные механизмы, помогающие нам справляться с вызовами и опасностями жизни. В мятущемся мире войн и смут, где ему довелось жить, лучше было оставаться незамеченным. Вместо того чтобы ставить свои умения и таланты на службу человеческому сообществу, предпочтительнее «сделать себя ущербным в жизненных свойствах» («Чжуан-цзы», 4.7).

Действительно, как бы ни преклонялись китайцы перед теми, кто всецело отдавал себя долгу перед государством, в старом Китае с тем же постоянством звучала и обратная тема — полного отказа от государственного служения. Этот мотив регулярно появлялся в биографиях, к нему отсылали поэзия и проза. Многие затрагивали этот сюжет, извиняясь за собственное отсутствие при дворе правителя и оправдываясь своим нездоровьем (классический китайский язык может похвастаться длинным списком выражений на этот случай). Притворяясь больным или безумным, можно было уйти от постоянно возникающих политических рисков. Зачем появляться там, где можно остаться без головы? Известны несколько исторических персонажей, которые пользовались различными уловками, чтобы притвориться сумасшедшими и выпутаться из беды: они распускали и спутывали волосы, всегда оставались босоногими и бегали голышом, вымазывали лица грязью или даже наносили на кожу лак, чтобы появились язвы. Самым знаменитым безумцем Древнего Китая был Цзе Юй из Чу — Встречающий колесницы. Однажды, проходя мимо Конфуция, он исполнил песенку, в которой фактически обличил всех служилых людей без разбора: «О феникс! О феникс! Как упала твоя добродетель! Нельзя осуждать за то, что было, а то, что будет, еще будет. Брось все! Брось все! Ныне опасно участвовать в управлении» («Лунь юй», 18.5). Довольный содеянным, безумец поспешил прочь прежде, чем Конфуций успел ответить. На этот раз Учителю не удалось произвести впечатление.

Гармоничное общество

В начале 2000-х гг., когда высшее руководство Китайской Народной Республики осознало, насколько изменилось общество за десятилетия экономических реформ Дэн Сяопина, развернутых в 1970-е (это называлось «политикой реформирования и открытости»), в политической риторике материкового Китая все чаще стал упоминаться идеал «(социалистического) гармоничного общества». Выступая на пленуме ЦК КПК в 2004 г., генеральный секретарь Ху Цзиньтао (р. 1942) интерпретировал его в качестве официального ориентира, направляющего дальнейшее социально-экономическое развитие КНР. Классический термин «гармония» (хэ), запечатленный в партийных документах, маркировал целый ряд устремлений: за ним