— Но зачем ты это сделал? Да, я искал их, наказать хотел, отомстить за нее. А ты-то зачем?

— Тебя могли убить, могли посадить. Я не мог этого допустить. И не хотел, чтоб ты брал такой грех на душу. Лучше я… А ты, сынок, живи чистым…

— А эсбэшник твой? Он-то как на такое подписался?

— А что ему? Больше, меньше, без разницы. Так удивлен? А ты думаешь, чем он в девяностых промышлял?

Да плевать мне на прошлое Юры, чем бы он там ни занимался. Я хотел всё сделать сам!

— Всё равно ты не должен был. Я должен был с ними разобраться, а не ты и не твой Юра. Своими руками хотел за неё…

— Ты ей нужен живой, — тяжело выдохнул отец. — Ты для нее можешь сделать гораздо больше, если просто будешь рядом…

Я кивнул, заставил себя кивнуть, пусть думает, что сделал всё верно. Это ему важно. Пусть считает, что я его простил. Хотя я и правда его простил, от разъедавшего гнева ничего не осталось. Да, он снова влез, самовольно вмешался, но будь я на его месте, не факт, что поступил бы иначе.

С отцом я пробыл почти до вечера, хотя после нашего разговора ему сделали укол, и он до моего отъезда не просыпался. Уезжал с тяжелым сердцем. А через два дня отца не стало…

Марина

Нельзя забывать о прошлом, даже о таком, какое очень хочется забыть, иначе оно может застигнуть тебя врасплох.

Так случилось и со мной. Я слишком торопилась вычеркнуть из своей жизни людей, которые предали, слишком спешила отгородиться от всей грязи, через которую пришлось пройти. Да и слеп человек, когда счастлив, чего уж, вот и теряет бдительность. А я чувствовала себя невозможно счастливой. Каждое утро просыпалась с улыбкой и благодарила каких ни на есть богов за то, что люблю и любима, за то, что моя девочка со мной, за всё…

Вскоре после похорон Сергея Михайловича мы переехали в его дом. Мне не очень хотелось, слишком много драматичных воспоминаний с ним было связано. Но Тимур как-то сказал, что лучше заглушить неприятные эпизоды из прошлого новыми, хорошими, впечатлениями. И он оказался прав.

Сейчас уже, спустя полгода, почти каждая комната в доме связана с каким-нибудь радостным, приятным или волнующим моментом.

Например, в столовой — ещё когда мы только переехали — за ужином Тимур сказал, что любит меня, что нет у него никого дороже, что будет, во всяком случае, очень постарается быть лучшим мужем, самым верным, чутким и заботливым.

В гостиной мы все вместе наряжали елку, праздновали Новый год, Рождество, день рождения Оленьки.

Про нашу спальню я и вовсе молчу.

А в детской случилось, пожалуй, самое долгожданное и яркое для меня событие. Тимур тогда принес игрушечную железную дорогу. В огромной коробке оказались не только рельсы, локомотив и вагоны, но и множество всяких интересных дополнений: домики, сторожки, шлагбаумы, деревья, мост и даже фигурки людей. Мне было очень приятно такое внимание. Пусть даже, по моему мнению, Оля не доросла ещё до таких сложных игрушек. Но сама Оля впала в восторг уже от одной коробки.

Тимур же не просто вручил ей подарок, а после ужина поднялся в детскую и принялся собирать дорогу. Всё сложил, прикрутил, расставил. Причем с неподдельным интересом, что я тоже вовлеклась и помогала ему. Потом вместе запустили поезд. Оленька тоже участвовала — пускала и поднимала шлагбаум. И столько бурной радости я в ней давно не видела. И вдруг в пылу эмоций она вдруг выдала: «Мама».

Я, конечно, сразу же бросилась к ней: «Что, что ты сказала, Солнышко? Повтори». И Оля повторила…

А потом ее как прорвало. Будто моя кроха терпела-терпела, копила-копила в себе, а затем вдруг решила: пора и поговорить. Внятных слов в ее запасе пока было, конечно, мало, но почти каждый день появлялось что-то новенькое.

Ну а в кабинете, том самом, где когда-то рухнули мои мечты, Тимур рассказал мне про Сергея Михайловича. О том, что он, пусть и спустя семь лет, всё же поверил в мои слова и даже попросил прощения. О том, как вычислил и наказал тех сволочей, которые нас с Наташей изнасиловали. Да, жестоко и бесчеловечно, но как умел. Не просто наказал, а уничтожил всю контору, которая, оказывается, до недавнего времени по-прежнему процветала.

В сейфе отца Тимур нашел подробный доклад, сделанный его безопасником Юрием. Боже, там были такие факты и такие фотографии, что меня от ужаса пробирал озноб. Эти твари не гнушались ничем. Втягивали обманом в эту мерзость не только девушек, но и беспризорных мальчишек, потому что некоторым их клиентам нравились совсем юные мальчики. Я уж молчу про ублюдков-извращенцев с садистскими наклонностями. Всё это даже читать было жутко.

Я и не дочитала. Вернула папку Тимуру, который, пока я листала, сидел напротив и напряженно следил за мной, словно опасался, как бы мне не стало плохо.

Эту бы папку в следственные органы, только вот судить больше некого… Да и не факт, что с такими клиентами, среди которых, как я поняла, полно и олигархов, и власть имущих, дело бы дошло до суда. Не в нашей жизни. Поэтому какой бы чудовищной, даже недопустимой, ни была эта расправа, я не могла осудить отца Тимура. В конце концов, он остановил зло, может быть, спас ещё многих, кто угодил бы так же, как мы когда-то. Хоть я и понимала, что Сергей Михайлович всё это сделал только из-за Тимура.

Да, в доме Тимура появились новые впечатления и воспоминания, перебили боль, затмили горечь. Потому так жалко было оставлять этот дом, даже сердце сжималось…

Может, мы и не уезжали бы, во всяком случае так спешно, если бы не один случай, после которого я чуть не сошла с ума…

В апреле мы решились отдать Оленьку в садик, то есть это я решилась и то с великим скрипом. До этого с ней сидела наша незаменимая Тоня, пока я работала. Хотя и работала я всего по полдня, с утра и до обеда — так Тимур предложил, чтобы мне и навыки не терять, и с дочкой побольше времени проводить. Хорошо он придумал — вроде, и овцы сыты, и волки целы. Не давала лишь покоя мысль, что Оленька совсем не общается с другими детьми.

Частный детский сад я выбирала сама и очень придирчиво. Смотрела всё: условия, воспитателей, развивающую программу. Остановилась на расхваленном садике в самом центре.

Тимур под это дело разрешил прогуливать работу. Первые дни я отдавала ее буквально на час-полтора. И эти час-полтора караулила поблизости. Спустя месяц я немного осмелела, а к лету и вовсе перестала нервничать. Да и моя Оленька, которая сначала очень неохотно оставалась с чужими людьми, вполне освоилась и теперь с удовольствием играла с другими детками.

В тот день я немного задержалась — провожала Тимура в аэропорт, он улетал по делам в Москву. Потом, пока по пробкам добралась до садика, было уже четыре. Малышей вывели на прогулку.

Я огляделась, обошла детскую площадку, но Оленьку нигде не обнаружила. Наткнулась взглядом на воспитателя, поздоровалась с ней. У нее вдруг переменилось лицо, и мне сразу же стало дурно…