я поняла, для чего их этому так настойчиво обучали. Подобострастие творит чудеса, Ветлицкий входил в число падких на лесть, пусть сейчас он даже не мог снисходительно наклонить голову. — Неожиданно, я была убеждена, что вашим ответом на мою просьбу было категоричное «нет» и мнения своего вы уже не измените.

Уголок его рта нервно дернулся, и это заменило обмен любезностями.

— Вы приехали, чтобы сообщить мне эту весть? Вы голодны, Софья Ильинична?

— Да, — кивнула я и незаметно потянула носом воздух. — Не успела отобедать.

— Тогда извольте.

Алкоголем от Ветлицкого не пахло, и я начала подозревать, что причина его паршивого самочувствия в чем-то другом, но Софья неделикатно намекнула, что я не далее как вчера слезла с пальмы.

— Существует достаточно средств, скрывающих нежелательный запах, — пояснила она, и я подумала — не одни сласти покупал ей Аскольд, в старших классах наверняка было что и покрепче, институтки отнюдь не монашенки. — Помнишь масло для Алмазова? Оно прекрасно маскирует следы возлияний.

— Что, и Алмазов тоже? — хмыкнула я, не особенно удивившись, и, чтобы Софья не умничала, представила как наяву вагон метро, а затем — салон самолета, но она зафыркала и обозвала меня выдумщицей.

— Невежливо напрашиваться на завтрак в такое время, — прибавила она, не желая оставаться в долгу.

— У нормальных людей уже обед прошел, — съязвила я, Софья будто и не заметила, и ее вид говорил, как сложно беспрестанно объяснять умной, но недалекой мне прописные истины. Мои же принципы гласили, что не стоит без необходимости говорить нет, как и соглашаться на что-либо, противоречит это каким-то бессмысленным правилам или им следует.

Ветлицкий на правах хозяина шел чуть впереди, я оценивала его жилище и, может быть, это тоже было попрание этикета. Он неплохо устроился, но Софья права — места для квартирников маловато. Коридор с картинами — подлинники? — две плотно закрытые двери, небольшой зал с кабинетным роялем, столовая…

— Прошу, Софья Ильинична, — Ветлицкий указал на распахнутые двери и пропустил меня вперед. Вот где стучали ходики — каждый «тик» обухом по голове даже мне. Пить, козочка, крайне вредно. — Позвольте? — Ветлицкий протянул ко мне руки, и я сообразила, что он хочет принять мою курточку.

Жест джентльменский, но я безжалостна. Из рукава я, как фокусник, вытащила доносы, разделила их на две части и вручила Ветлицкому в обе руки, после чего стащила курточку и небрежно кинула ее на диван. Софья ахнула.

— Что это, Софья Ильинична? — нахмурился Ветлицкий, всматриваясь в бумаги. Написано так, что можно гордиться — изумительный почерк без единой помарки и кляксы, но убористый — кто мог знать, что читать мои донесения полковнику будет проблематично. — Это ваше?

— Это ваше, господин полковник, — возразила я и села за стол, не дожидаясь, пока мне окажут необходимые почести. Софья всхлипнула от отчаяния — козочка, я могу еще и сапожки снять. — Вы просили у меня подноготную каждого обитателя академии, каждый день, каждый час, не знаю зачем, и все это здесь. Прошу ознакомиться, развлекать меня светской беседой за обе… завтраком необязательно.

Я отлично развлеку себя сама. Я разве что руки не потирала, облизываясь на меню: мясо, рыба, блинчики, мед, орешки, салаты, жульен… Кроме лакея был и повар, и он расстарался. Перекошенный бледный Ветлицкий усаживался напротив меня, я не тратила время зря и накладывала себе блюда. Примчался лакей, я одарила его с порога любезным «пошел вон», и Ветлицкий пролил кофе на скатерть. Лакей, напротив, оказался ученым — поклонился и закрыл за собой дверь. Все же я права, я не единственная и не первая, кто разделяет с его сиятельством трапезу. Кстати, а точно ли я слышала то ли воду, то ли кота, или то драпала похищенная со вчерашнего бала барышня? И что меня ждет после завтрака, м?..

— Ты не чересчур много ешь? — опомнилась Софья.

— Я? Нет, — я пожала плечами, прикинув, что положила себе вполне умеренные порции. В турецком отеле меня соотечественники бы не поняли. — Козочка, питаться надо хорошо, в академии так не кормят, не то чтобы получилось наесться впрок…

— Но ты же барышня!

— И что?

Я еще и завернуть с собой могу попросить, делов-то.

— Это просто неприлично.

— Полковник не обеднеет, — заверила я ее. — Вон какие апартаменты содержит, за один раз его не объем. Наслаждайся, восхитительно вкусное мясо… Тем более что наш радушный хозяин зачитался и ему ни до чего дела нет.

Софья терпеливо увещевала, что надо подучить этикет и стремиться в приличном обществе ему максимально следовать, я предпочитала не слушать, а есть. Ветлицкий, не выпуская из руки мои записи, налил себе чистой воды, залпом выпил. К еде он не притронулся.

— Софья Ильинична? — Я расправилась с расстегаем, а Ветлицкий справился с парой страниц и расфокусированно смотрел на меня поверх листочков. — Что это?

— То, что вы от меня так просили, Георгий Станиславович. Требовали, можно сказать. Мои комплименты вашему повару, — и я положила себе на тарелку еще кусочек умопомрачительного мяса.

Ветлицкий бросил листочки на стол, почесал бровь. Мое усердие пропало втуне, я досадливо выругалась про себя: мне списать это на гулянку или я что-то упускаю?

— Ты ведешь себя развязно и вызывающе! — проговорила Софья, но сейчас без упрека, скорее задумчиво. — У тебя есть какой-то план?..

— Софья Ильинична, — вздохнув, Ветлицкий вспомнил про кофе, сделал пару глотков, осмотрел яства на столе и побледнел. После ночного разгула ему кусок в горло не лез. — Вы наблюдательны, вы умны, если вы хотели, чтобы я восхитился — вы цели достигли. Но в ваших записях нет ничего, что я мог бы предъявить Бородиной. Вот что мне нужно от вас — то, что позволит мне надавить на нее и добиться признания. А это?.. Бабьи сплетни. Кто куда пошел, кто что сказал.

Я застыла с недожеванным куском мяса во рту. Выплюнуть его на тарелку мне не позволяло воспитание, да и Софью стоило пощадить, поэтому я доела, отложила приборы и вспомнила, зачем я сюда явилась. Не ругаться с Ветлицким, упаси боже, нет, а заставить его выболтать все, что мне нужно, и в ответ не сказать ничего.

— Приказать еще что-нибудь принести? — предложил Ветлицкий и очень бережно, как тяжелораненный, откинулся на спинку стула, и это движение далось ему с таким трудом, что у меня закралось сомнение — может, он действительно ранен?

— Благодарю, — я не сказала ни да, ни нет, оставила продолжение завтрака на его усмотрение. — Георгий Станиславович, хороши или плохи, но это были последние сведения. Смогу ли я дать вам то, на чем