Как можно было с большой долей вероятности «предсказать» освобождение заложников именно «к саммиту», так с той же долей вероятности можно предсказать и политические последствия самого «саммита». Уже вчера – до вечернего подведения итогов трудных переговоров двух президентов – было ясно, что результаты встречи будут преподноситься по-разному в Москве и Грозном. В этом смысле ситуация аналогична той, что была 12 мая, когда те же Ельцин с Масхадовым подписали договор о мире. Для президента Ичкерии это стало «признанием независимости Чечни», для президента России – отсрочкой обсуждения вопроса о статусе республики и официальным прекращением войны.

На сей раз для Масхадова и его людей ключевым снова стало слово «независимость». Имеющуюся у него установку на переговоры он сам перед их началом охарактеризовал следующим образом: он видит отношения с Россией «равноправными, основанными на полномасштабном межгосударственном договоре, предусматривающем взаимное признание, открытие посольств, невмешательство во внутренние дела».

Советник чеченского президента по национальной безопасности Ахмед Закаев был еще многословнее и конкретнее в своих рассуждениях о чеченской независимости. Он заявил, что признание независимости Чечни Россией положит начало ее всемирному признанию, что «совершенно необязательно» дожидаться конца 2001 года, чтобы в соответствии с Хасавюртовскими соглашениями определить статус Чечни. Наконец, что признание Российской Федерацией независимости ЧР «отнюдь не подвигнет к выходу из состава РФ ни одного из других субъектов Федерации». И вообще, внесение полной ясности в вопрос о государственном статусе Чечни – это лучше, чем длящаяся несколько лет неопределенность. В качестве жеста доброй воли по отношению к России сепаратисты обещают стать «близким и надежным партнером России», а также не вступать в расширяющееся НАТО. Спасибо, как говорится, и на этом.

Что касается Бориса Ельцина, то его пространство для маневра, по сути, оказалось до предела ограниченным всей «постхасавюртовской» политикой Москвы в отношении Грозного, в концентрированном виде представленной действиями руководства Совбеза РФ. Суть этой политики сводится к следующему: Москва должна пытаться «купить» расположение Масхадова как лидера Чечни, понемногу приручая его и финансируя из российского бюджета.

Увы, приручение не получается. Сколько волка ни корми…

Вчера Борису Ельцину не оставалось ничего другого, следуя все той же логике «приручения», как отступить на заранее подготовленные позиции – последний рубеж.

Проводившиеся вчера российским президентом аналогии с договорными отношениями с Татарстаном, увы, ничего не спасают и ничего не проясняют – чеченцы на это идти не хотят и ни о каком статусе а-ля Татарстан слышать не желают.

Дабы хоть как-то смягчить настрой сепаратистов, президент России прибег к столь любимому ими языку денег. Российских бюджетных денег. Он посетовал на то, что деньги эти до Чечни не доходят, и предложил «совместно» следить за их прохождением. А то получается, что «у нас с Масхадовым здесь разные цифры» – данные объемов финансирования федеральными властями Чечни, которыми располагает Масхадов, в шесть раз меньше, чем та цифра, которая была представлена Ельцину. «Эти деньги куда-то, черт их знает куда, утекают», – резюмировал президент России.

Президент и его советники употребили все многообразие русского языка, чтобы толком не произнести фразу: «Чечня – независимое государство». По словам Бориса Ельцина, собеседники договорились «не упираясь, одновременно продумать дальнейшие шаги в отношении свободы Чеченской республики».

Какие еще дальнейшие шаги можно изобрести, чтобы все-таки не констатировать то, что уже свершилось де-факто, – Чечня не является частью России в том смысле, что не подчиняется никаким распоряжениям ее властей?

По выражению Ельцина, с Чечней в конечном итоге может быть создано совместное «экономическое, оборонное и авиационное пространство». Как можно создать единое экономическое и оборонное пространство без единого правового и политического? Что касается странным образом сюда приписанного единого авиационного пространства, то, помнится, о едином европейском небе до Урала мечтал еще генерал де Голль…

Борис Ельцин предложил «создать рабочую группу» по подготовке российско-чеченского договора. По замыслу Москвы, она должна сыграть роль последней соломинки, предотвратив все же каким-то чудом объявление Чечни независимой. Это примерно как в шахматах, когда мат неизбежен, но проигрывающий еще делает какие-то шаги, оттягивая неприятное пожатие руки победителю. Впрочем, помнится, в литературе был описан прием, который может совершеннейшим образом сломать ситуацию, – знаменитый «бросок в голову» Остапа Бендера, когда фигуры попросту сметаются с доски. В политике это принято назвать корректно и не без изящества – «силовое разрешение проблемы». Как вариант…

Документальный фильм «Рынок рабов» вызвал настоящий шок и в России, и на Западе. Никто из зрителей – ни друзья, ни противники чеченских мятежников – не сомневались в подлинности показанной ленты.

Один из тех, кто начинал снимать этот фильм еще в прошлую войну, журналист Ильяс Богатырев сам побывал в чеченском плену. Стрингер, продолжая рубрику «Кавказский пленник», публикует беседу с ним.

– Ильяс, про вас говорят, что вы «пленник со стажем».

– Впервые в плен я попал в Абхазии. Был студентом четвертого курса журфака, отправился на войну как начинающий корреспондент «Вестей». В нашей группе было пятеро журналистов. Мы отправились по грузинским селам в Абхазии. И вдруг всех хватают, привозят в какой-то сарай. Все отняли: аппаратуру, документы…

Потом пришел забавный круглолицый грузин, поставил нас к стенке сарая и сказал с невообразимым акцентом: «Нанесение превентивных телесных повреждений в целях защиты государственных интересов Грузии». Надавал нам по шее, вернул все документы и отпустил.

В Чечне меня впервые заперли в 1996 году с официальным обвинением: пособничество изменнику Ичкерии Имаеву и целенаправленная дискредитация образа Дудаева. Дело в том, что незадолго до этого мне удалось сделать эксклюзивную съемку – Новый год в семье Дудаева. Ее мы совместили в эфире «Взгляда» с рассказом бывшего прокурора Ичкерии Имаева. А он был объявлен к тому времени персоной нон грата в Чечне.

Я разыскал его и привез в Москву на прямой эфир. Они утверждали, что я не смог бы этого сделать, если бы не служил в КГБ. И потом, такое сплетение сюжетов не очень выгодно показывало Дудаева. В общем, две недели просидел под следствием. Наконец объявили приговор: расстрел. Правда, сказали мне, можешь приговор обжаловать. Я, конечно, обжаловал. И Дудаев меня помиловал.

Побывал я заложником в Буденновске, в числе заложников-журналистов. Ехал в автобусе с Басаевым. Позже разыскал его в горах, мы проговорили целую ночь. Тогда он уверял, что чеченцы хотят только одного: возможности представлять самих себя в международном сообществе.