Но сын садовника истолковывает жест превратно и продолжает свою трескотню.

– В смысле, народ все прибывает и прибывает – правда, некоторые идут только поглазеть или поесть, и к тому же Альфред Луланд поставил палатку с закусками для волонтеров. Одна женщина, которая разводит первоклассных ищеек, привела своих собак, а они-то с их нюхом уж точно найдут миссис Кристи, если она там. Ах да, еще приехала писательница, миссис Сэйерс. Глянула одним глазом на Сайлент-Пул и заявила, что вашей жены там нет. Ну и помощница!

– Папа, а почему люди не знают, что мама просто уехала писать книгу? – вступает в разговор тоненький голосок Розалинды. С какого момента она слушает? Арчи не заметил, как она подошла. Он полагал, дочь до сих пор возится с вмятиной. – Ты им что, ничего не сказал?

Роберт уставился на Розалинду, пораженный ее неведением. Или тем, что ее отец это неведение поощряет. Как бы то ни было, он, наконец, вместе с тележкой отходит от них, направляясь в самый дальний конец усадьбы.

– Папа, ты не ответил на мой вопрос, – замечает Розалинда. И на случай, если он забыл, повторяет: – Почему ты всем не рассказал, что мама просто уехала писать книжку и что она вернется, когда закончит?

Арчи поворачивается к Розалинде, присаживается на корточки и смотрит в ее темные глаза.

– Не волнуйся, милая. Эта жуткая ситуация разрешится уже очень-очень скоро.

Три месяца. Девяносто дней. Две тысячи сто шестьдесят часов. Вот сколько Арчи отвел мне для спасения нашего брака, и, вернувшись в Стайлз после фиаско в Пиренеях, я поняла, что у меня осталось лишь сорок пять дней, чтобы его уговорить. Лишь тысяча восемьдесят часов из предоставленного срока, и от одной мысли о том, как это время с каждой минутой тает, мое сердце начинало колотиться. Но как вернуть мужа, если я так редко его вижу?

В предыдущие сорок пять дней я порой бывала готова сдаться. Иногда целыми днями я испытывала желание уступить его Нэнси и целиком посвятить себя книгам, семье, дочери. Неужели это действительно так ужасно? – спрашивала я себя. Ведь если не врать себе, наш брак с некоторых пор лишился содержания – гольф в жизни Арчи занимал куда больше места, чем я. Но стоило подумать о Розалинде, как я сразу понимала: надо держаться до конца. Я не могла позволить, чтобы пятно развода опорочило мою прекрасную дочь и портило наши с ней отношения.

Я твердо решила ждать его возвращения. Это было не одно и то же, что ждать его в других ситуациях. Ждать его увольнений во время учебы, ждать его с войны, даже ждать его из Испании после смерти мамы – все это ни в какое сравнение не шло с ожиданием, когда вернется его любовь.

Я постоянно чувствовала, как тикают часы, они тикали и тикали, и, дабы успокоить нервы, я ходила гулять к Сайлент-Пулу. Несмотря на зловещую историю этого места – легенду о мертвых девушках и слухи о давнем самоубийстве, – это озеро с изумрудной водой, окруженное тихими рощицами, странным образом действовало на меня утешительно. К тому же только там я могла без свидетелей предаться слезам.

К началу декабря отведенных на примирение дней осталось совсем мало, и я впала в лихорадочное состояние. В отсутствие Арчи – а он частенько оставался на ночь в своем лондонском клубе, – я с ума сходила от мыслей о том, с ним ли сейчас Нэнси, несмотря на его обещания, и Шарлотте приходилось едва ли не силком удерживать меня дома, если я начинала собираться в Лондон, чтобы застать Арчи врасплох. Когда на уик-энды или изредка вечером в будни он наносил краткие внезапные визиты в Стайлз – приезжал он в первую очередь к Розалинде, – мои нервы буквально рвались на куски – ведь я должна была выглядеть очаровательной и беззаботной, чтобы дом казался ему привлекательнее.

Я, словно безумная, работала над «Тайной „Голубого поезда“». Издательству «Коллинз» не терпелось заполучить новую историю про Эркюля Пуаро, и мне настойчиво напоминали об условиях контракта. Моя последняя книга «Убийство Роджера Экройда» получила лестные отзывы критиков, но главное, ее хорошо раскупали, и издатели хотели на волне этого успеха поскорее выпустить следующий роман вместе со сборником рассказов о Пуаро, которые раньше выходили в газетах и журналах. Но стоило мне сесть за пишущую машинку, как мой разум заволакивало эмоциями, и даже внутреннее давление, осознание важности финансовых аспектов на случай, если мой брак все же рухнет, не помогало привести мысли в порядок. Больше всего на свете мне сейчас не хватало времени – даже больше, чем маминой мудрости и поддержки.

За завтраком мы с Арчи смотрели друг на друга через стол. Такое незаурядное утро, – в какой-то сюрреалистический миг подумала я, – и такая заурядная на вид комната. Солнце просачивалось сквозь занавеску, рисуя на скатерти очаровательный узор. На столе поблескивал мамин фарфоровый сервиз с розочками, на серебряном подносе идеальным полукругом лежали тосты. От наших чашек поднимались крошечные облачка пара, и в центре всего этого – розетка с ярко-красным джемом. Таким могло быть обычное утро в обычном доме обычной семьи. Но это не наш случай.

– Прошу, – умоляла я, – не поступай так. Давай поговорим еще раз – на выходных или после ужина. Я заказала для нас номер в уютной йоркширской гостинице, где мы наедине сможем спокойно обсудить наше будущее.

– Агата, упрашивать бессмысленно, – ответил Арчи. – Это никак не помогает, а только снижает твою привлекательность, которой ты и без того не богата. Ни в какой Йоркшир я с тобой не поеду. На этот уик-энд я собираюсь к Джеймсам. – Голос у него твердый, а осанка – такая ровная, что на костюме – ни единой морщинки. Столь же безапелляционным тоном он отвечал на бесконечные мольбы Розалинды купить ей пони.

– Надо полагать, Нэнси тоже там будет? Ведь она – в подругах у Мадж Джеймс? – Хотя это была чистая правда, я тут же пожалела о своем вопросе. Лицо Арчи потемнело от гнева, и я поняла, что так мне его не вернуть. – Прошу, Арчи, выслушай. – Я потянулась к его руке, но он отдернул ее и потом вернул на место. Я продолжала гнуть свою линию, слыша в голове слова Шарлотты о том, что упрашивать нельзя. Это лишь пробудит в нем жестокость, считала Шарлотта, – став свидетельницей одной из наших тяжелых перебранок, она теперь уговаривала меня прекратить мольбы. – Ты обещал мне три месяца. Три месяца примирения прежде, чем решить. Но мы тебя почти не видели. Тебе просто нужно больше времени, вот и все – Рождество в Эбни-холле, новогодняя поездка в Португалию с нашими друзьями-соседями, полноценные три месяца, о которых мы говорили.

– Дополнительного времени мне не требуется, я уже все решил, и я не хочу, чтобы мы продолжали этот глупый спектакль. Все кончено. – Его голос не дрогнул. Как и его взгляд. Он что, репетировал это хладнокровие перед зеркалом? – подумала я.

– Как ты можешь говорить, что с нашей семьей покончено, если даже не попытался? – Мой голос надломился.

Он не стал утруждать себя ответом. Вместо него он повторил ненавистные слова, которые я впервые услышала от него в Эшфилде: