Произошло одно из двух: либо колледж Мертон за лето прогорел и по бедности не разорился на почтовую марку, чтобы меня известить, либо другие девчонки увидели, как я топаю по бесконечным ступенькам, и заперли дверь. Небось кучей сбились под подоконником, стоя на четвереньках, и хихикают. В любом случае, рассудила я, я честно дала колледжу шанс и могу теперь снова переться на автовокзал и покупать длинную ленту темно-красных билетов, которые позволят вернуться обратно в Истерли. Мой долг перед матерью выполнен.

«Ну и что, если ты не любишь приключения? Развивай к ним вкус».

Легко было Руфи говорить. Это не она стоит здесь, глядя на свое отражение в запертых стеклянных дверях. Это не она мучается от натертых ручкой чемодана ладоней и синяков на ногах от тяжелых сумок. Она даже не отвечала на их чертовы телефонные звонки, и не важно, сколько миллионов раз за прошлую неделю я не брала трубку. Я по пятнадцать-двадцать минут выдерживала. Мерно повторяющиеся сигналы вводили меня в какой-то транс – можно сказать, составляли мне компанию. Но однажды я все перепутала и решила, будто звоню матери, и испугалась, что сейчас кто-нибудь поднимет трубку, и это будет мама.

Достав четвертак из кармана тренчкота, я постучала в стекло.

– Эй! – сказала я чуть громче, чем говорю обычно. – Здесь есть кто-нибудь?

К моему ужасу, кто-то отозвался.

Толстая женщина, проходившая вперевалку за двойными дверями, остановилась, прищурилась и пошла ко мне со связкой ключей. У меня перехватило дыхание. Замки скрежетнули, дверь открылась. Я так и знала, это добром не кончится.

– Вам чего? – спросила она.

– Я новенькая, – ответила я. – На первый курс.

– М-да?

Глаза у нее были бледно-голубые, черные волосы подстрижены под горшок.

– Я Долорес Прайс, это мое общежитие. Вы комендант или еще кто-то?

Женщина презрительно фыркнула, что должно было означать смех.

– Я «еще кто-то». А ты не рановато приехала?

– Я получила письмо, где сказано, что мы должны приезжать с десяти до четырех. Сейчас десять минут пятого…

– С десяти до четырех в следующий четверг!

– Нет, я уверена, дата правильная! – Неспроста же меня мучили рвотные позывы от слов «седьмое сентября». В дате я уверена больше всего на свете.

– Можешь войти и перевести дух, но тебе сюда нельзя до следующей недели. У меня инструкция. В комнатах ни белья, ничего. Из хозчасти даже мой новый матрас еще не прислали.

– Слушайте, я правильно приехала! Я могу это доказать.

– Доказывай, – сказала толстуха. – Только быстрее, у меня работы не обобраться.

Выехав из Истерли, убеждаешься, что мир полон билетных кассирш и продавщиц снэк-баров, которые считают себя умнее вас лишь потому, что знают свои обязанности.

Толстуха провела меня в ободранную рекреацию, где пахло старыми сигаретами и чем-то тошнотворно-сладким, вроде порченых фруктов или пролитых напитков. Толстуха включила торшер, и четыре рубиновых плафона-рупора осветили нас тусклым красным светом.

Всю поездку на автобусе я съеживалась и сутулилась, прячась от любопытных глаз, напоминая себе держаться с достоинством и не подавать виду. Сейчас, обливаясь потом и задыхаясь, я выставила на обозрение содержимое своих чемоданов, потому что мне пришлось доказывать: я права, а они нет. На вытертом диване высились небольшие горы моих трусов. Толстуха смотрела, стоя сзади. Я думала, она еле сдерживает насмешку, но она заговорила о чем-то совсем другом.

– Нет, ты только глянь, – сказала она, указывая на круглое коричневое пятно на тумбочке. – Решетку для попкорна прямо с огня ставят на лакированную некрашеную сосну! Вот такие вы умные, студентки!

– Я уверена, что письмо у меня с собой, – настаивала я. Из моего кулака свисала связка лифчиков.

Материалы по колледжу Мертон нашлись в боковом кармане, обернутые вокруг банки шариков из солодового молока и прижатые резинкой. Дата на листке прыгала и расплывалась от слез, но я убедилась – толстуха права. Полтора месяца я ошибочно привязывала каждый чертов спазм желудка к неправильной дате – с седьмого начинались проценты за позднюю оплату обучения. Я спокойно могла сейчас сидеть себе в Истерли.

– Ну, все, лучше некуда, – сказала я, глядя в потолок. Слезы потекли за уши. – Я последняя дура. Что мне теперь делать?

– Поезжай домой, – посоветовала женщина. – А через неделю возвращайся.

– Вы что, думаете, я тут за углом живу?

Одна лампа торшера замигала.

– Ну, так за колледж же у тебя нашлось что выложить. – В руке у нее была банка «Танга». – В «Биг Банни» на этой неделе скидка на большие банки – все по семьдесят девять центов.

Я встретилась с толстухой взглядом. Ее чопорность пропала.

– Обычно я бы сказала – звони охраннику кампуса, посмотрим, что он скажет, но он на этой неделе в отпуске. Уехал рыбачить в Смоки Маунтенс с женой. Кто угодно может сюда забраться и вынести все до последней щепки! Но это между нами и фонарем, – она кивнула на торшер.

– Расчудесно, – не выдержала я. – Я десять часов тряслась в автобусе, а тут поцелуй пробой и валяй домой! Это еще если повезет и сегодня есть автобус до Род-Айленда!

– Ты с Род-Айленда? Такая толстая – и из такого крохотного штата?

– Пошла на фиг, – огрызнулась я. В автобусном кресле этой толстухе было бы ненамного просторнее моего.

Банка «Танга» звякнула о мой чемодан.

– Ну, ладно, меня работа ждет. Я закрываюсь в полшестого.

И она забухала ножищами по коридору, глядя в пол.

Я полчаса просидела на диване, безуспешно придумывая способы покончить с собой в Уэйленде, Пенсильвания. Нельзя же просто позвонить в первый попавшийся дом и попросить одолжить ключи от машины и гараж! Я подумала корыстно воспользоваться своими сердечными шумами – выйти за двери и бегать вокруг общежития, пока не случится разрыв сердца, но долгая поездка в автобусе отняла все силы – я не могла даже подняться с дивана.

Вернулась толстуха в белом нейлоновом плаще с вышитым на кармане «Далия» и фонариком в руке.

– Я тут подумала, – начала она. – На сегодня – и только на сегодня, раз уж время позднее, а в Смоки попадаются всякие «Курнуть есть? А если найду?», я, пожалуй, разрешу тебе остаться здесь. Только свет не включай, вот, пользуйся, – она протянула мне фонарик. – Я тебя нашла по списку – Долорес, правильно? Ночуй в комнате двести четырнадцать. Там есть матрасы, правда, без простыней. Если городские копы заметят свет, то придут проверять. Мне неприятности не нужны.

Я не была в восторге от предложения, но это казалось проще самоубийства. Все, что от меня требуется, – сидеть в темноте и дышать.

– А телевизор тут есть?

– Никаких телевизоров! Полиция нагрянет через две минуты!