беседе. «24 июля я случайно упомянул в разговоре со Сталиным, что у нас есть новое оружие небывалой разрушительной силы». Для того чтобы создать впечатление, что он упомянул об этом как бы «мимоходом», он не просил Болена сопровождать его. Переводчиком был Павлов, но его знание языка не было совершенным, и нам остается только догадываться, насколько точным оказался перевод.

Каким бы он ни был, генералиссимус был скорее доволен, нежели удивлен. Трумэн увидел, что Сталин не проявил должного интереса, сказал, что рад слышать об этом и надеется, что американцы сумеют «воспользоваться этим оружием в войне против японцев».

Черчилль во время разговора стоял, по-видимому, в нескольких метрах поодаль и наблюдал, какой эффект произведут на Сталина слова президента. Это впечатление было тем более глубоким, что Черчилль обладал богатым воображением. «Я вижу это так, будто все произошло только вчера. Он, казалось, был в восторге. Новая бомба! Небывалой мощности! Возможно, это решающим образом повлияет на исход войны с Японией! Какая удача! Такое было у меня впечатление в тот момент. Но я был уверен, что он не понимает в полной мере значимости сказанного».

Когда Черчилль поинтересовался у Трумэна, как прошла беседа, президент ответил, что Сталин был доволен, но не выказал любопытства. А когда Бирнс задал тот же самый вопрос, президент заметил, что все, что Сталин сказал, было: «Это замечательно, я надеюсь, что вы прекрасно сможете использовать это оружие против японцев».

То, чего больше всего опасались, так и не произошло. Сталин не попытался выяснить ни характерные особенности нового оружия, ни как оно создавалось. Он не просил разрешить советским офицерам и техническим специалистам осмотреть бомбу или присутствовать при ее испытании. Но объяснялось ли это тем, что он не понимал в должной мере всю значимость слов Трумэна? Он был внимателен даже к самым незначительным репликам, и его не могли не интересовать проблемы усовершенствования оружия. Американским и британским официальным лицам в голову не могло прийти, что Сталин вполне мог уже знать о производстве и испытании нового оружия.

Было бы удивительно, если бы он не знал о стекавшихся в Москву донесениях советских агентов, в которых говорилось о преодоленных сложностях в решении инженерных задач при производстве бомбы и о способах произведения взрыва. Существует вероятность, хотя и небольшая, что служба советской разведки не направляла полученную информацию высшему руководству или военные эксперты не доверяли ей. Вероятно, Сталин все же знал об этом оружии, но до него еще не дошло сообщение об удачном испытании в Нью-Мексико.

В любом случае заявление Трумэна, как показалось и американским, и британским наблюдателям, не повлияло на отношение русских к тем вопросам, которые обсуждались на конференции. Подтверждают этот факт и историки. Но за этим, возможно, что-то скрывалось. Сталин не хотел открыто говорить о том, что новое оружие может повлиять на дипломатические и военные отношения между Западом и Советским Союзом. Могло быть и так, что технические советники Сталина уже убедили его, что могут сделать то же самое.

После первого беглого знакомства с большим и ярким отчетом Гроувза об испытаниях атомной бомбы в Нью-Мексико Черчилль сказал Стимсону, что он заметил во время одного из заседаний конференции (21 июля), что президент явно почувствовал себя увереннее, видимо получив какое-то сообщение. Этот внимательный наблюдатель мог с уверенностью заявить, что поведение Трумэна изменилось; он отстаивал свое мнение в прениях с русскими в более экспрессивной и действенной манере. Да и сам Черчилль говорил о себе, что он стал другим человеком.

Некоторые помощники президента почувствовали его большую уверенность и новый вкус к работе. Однако, к сожалению, это не нашло отражения в сухих строчках американских протоколов заседаний конференции. Не заметил я и каких-либо изменений в действиях и подходах американской делегации на протяжении последующих дней. Уверенность Трумэна, что Америка сможет нанести поражение Советскому Союзу в войне, не заставила президента и его советников, военных и гражданских, стать более требовательными. Видимо, они не подумали о том, что русские могут быть более уступчивыми после того, как оружие огромной разрушительной силы было испытано в войне с Японией.

Как станет ясно из последующих глав, секретное знание помогло американцам и британцам более твердо противостоять советским требованиям, которые, по их мнению, были чрезмерными и опасными. Оно укрепило их решимость проводить и дальше открытую и дружественную политику в отношении других стран. Но американцы в Потсдаме, видимо, не знали, как эффективно использовать свое преимущество в обладании новым оружием: как угрозу или каким-либо иным способом.

Не покоилась ли вся политика американского правительства на убеждении, что все спорные вопросы должны решаться только мирными средствами и на основании законных процедур? Целью было найти возможности использования технического триумфа в Нью-Мексико, поставить его на службу идеальным принципам, о которых говорилось в Сан-Франциско.

Короче говоря, свет от взрыва «ярче, чем тысячи солнц» проник в залы Потсдамской конференции всего лишь в виде отдаленной вспышки. Однако она превратилась в огонь, скрытый в последнем призыве к капитуляции Японии, который исходил из Потсдама. И его ослепительный свет всего лишь несколько дней спустя просиял над Хиросимой.

Глава 24

На пути к мирной конференции

Потсдам — это было место, где закончилась война и где должно было быть положено начало мирному процессу. Как только все в первый раз заняли свои места за круглым столом переговоров, Трумэн взял курс в этом направлении. Он привлек внимание к предложению ускорить подготовку мирных договоров со всеми странами оси, потерпевшими поражение в войне.

Воспоминания о разногласиях среди союзников, собравшихся в Версале после окончания Первой мировой войны, словно тень омрачали все дискуссии в Вашингтоне о будущих задачах страны. Возникал вопрос: с помощью каких средств и мер, которые отличались бы от тех, что применялись в 1919 г., можно было бы разрешить конфликт интересов и достичь окончательного соглашения между всеми участниками переговоров? Это было возможно, как об этом было заявлено, только на основе проведения консультаций. Сначала между великими державами и только потом между ними и малыми странами.

В меморандуме от 19 июня, который Стеттиниус отправил президенту, эти предложения были оформлены в виде плана. Он выступал против созыва официальной мирной конференции, которая должна была бы решить множество вопросов, накопившихся в Европе к концу войны. Если бы все заинтересованные страны были приглашены участвовать в ее работе, то принятие решений было бы замедленным и малорезультативным. Наилучшим выходом был бы созыв небольшого совета, в состав которого вошли бы министры иностранных дел пяти