вашем дворе навсегда. И, клянусь, до последнего биения сердца я свято выполнял бы любой приказ владыки. Но все мои труды отвергнуты. Я ухожу. Да простит меня мой государь, но конь не может нести груз, предназначенный для верблюда!

Салих Пулатович умолк.

— Что же было дальше? — спросил Гулям. — Дониш отказался от своих замыслов?

— Нет. До последнего дня своего бился за них. В последний раз, когда он был в Санкт-Петербурге, генерал-губернатор Туркестана Кауфман обещал ему даже прислать специалистов, чтобы начать строительство канала из Аму или Сырдарьи. Но все это были пустые посулы. Однако можно похоронить человека, но не его идеи. Умирая, Дониш верил в свой канал и в то, что его когда-нибудь построят. Эмиров, слава богу, нет, но и праздновать победу нам еще рановато. Не все думают, как мы. Много трудностей еще впереди. Как сказал Дониш, на свете нет радости без труда, без забот нет блага. Не забывай этого, сынок!

IV

Стрелки часов неумолимы. Они безжалостно торопят нас в дорогу, отрывая от дома, и они же наши союзницы, когда мы возвращаемся к родному порогу. Минута эта озаряется светом, подобным вспышке луча в глухой ночи. И отступает ночь. Вокруг снова дорогие нам люди и их тревожные радости.

Как только Салих Пулатович переступил родной порог, пустынный двор словно ожил, сбежалась соседская молодежь разгружать верблюдов. В радостном оцепенении застыла Марьям-апа — жена профессора. Он шагнул к ней и молча обнял. Вошел во двор и Матвей Владимирович. У него не было в Самарканде своего угла, и он жил у профессора.

Гулям явился к себе домой последним. За гранатовым деревом кто-то промелькнул. Он просунул голову меж листьев и увидел жену. Фазилат прижимала к груди дочку.

— Вернулись? — только и могла вымолвить Фазилат.

Гулям обнял дочь, притянул к себе Фазилат.

Вечером все втроем они пришли к профессору. Салих Пулатович и Матвей Владимирович брали девочку на руки и играли с ней.

— Как ее звать? — спросил Матвей Владимирович.

— Марьям, — ответил Гулям. — Назвали в честь хозяйки этого дома.

Фазилат хотела что-то сказать, а может, возразить, но промолчала. В отсутствие мужа они с дедушкой нарекли девочку другим именем, но не обсуждать же это сейчас. Девочку меж тем до того затискали, что она заплакала.

— Обиделась на меня, — сказал профессор, — за то, что надолго увез отца. Не плачь. Вот твой отец, живой и здоровый. А похожа ты все-таки на маму. Как хотите, а этого воробышка я считаю своей внучкой.

Если разобраться, то так оно и было. С пяти лет Гулям жил в семье Джамаловых. Вот как это произошло.

Однажды Марьям-апа рассказала мужу, что соседского мальчика укусил скорпион и что мальчик кричит от боли. Салих Пулатович знал народное средство от укуса скорпиона. Он пошел к соседям, и скоро мальчик перестал кричать и даже повеселел. Он был худым и болезненным. Одежка на нем была старая, в дырах.

Шла первая мировая война, годы были голодные; мать не смогла прокормить ребенка, привезла из кишлака и оставила в городе дальнему родственнику, и с тех пор пропала без вести. Мальчик еще под стол пешком ходил, а уже помогал по хозяйству. Салих Джамалов, молодой учитель, и его жена, Марьямхон, привязались к малышу. Своих детей у них не было. Скоро мальчик перебрался к ним, и Салих Пулатович усыновил его.

Трудное, но замечательное то было время! Будто свежим ветром, благостным дождем пронеслась над краем революция и разбудила к жизни людей, заставила их поверить в свои безграничные силы. Учитель Салих Джамалов заново стал учиться сам, понял, что без науки, которую принесли с собой русские большевики, Ленин, не осуществить мечту Ахмада Дониша, которая стала и его мечтой... Сына приемного он определил в школу, а затем Гулям окончил рабфак.

...На соседней улице жила Фазилат со своим отцом сапожником. У Гуляма не было тайн от профессора, и он признался ему, что полюбил Фазилат. Сыграли свадьбу. Молодые поселились у отца Фазилат: трудно было бы старику жить одному. Нелегко было Гуляму расставаться с домом профессора. Ведь он обязан был ему всем, чем стал. А стал он сначала студентом, а затем и аспирантом. Но на одну стипендию вдвоем не проживешь. Да и пополнение вот-вот появится. И Гулям давал уроки в вечерней школе. Он не был похож на своих сверстников, любивших погулять. Ему во всем хотелось походить на своего учителя: быть полезным науке и людям.

Салих Пулатович радовался успехам Гуляма, брал его с собой в экспедиции, верил в него. Молодость есть молодость, и Гуляму не терпелось скорее начать самостоятельные изыскания.

...Вернувшись из последней экспедиции, профессор спросил у жены:

— Да, кстати, не было ли письма из Москвы?

Марьям-апа растерялась.

— Нет, ничего не было, — отводя глаза в сторону, ответила она.

Джамалов усмехнулся, ласково потрепал жену по плечу и пошел в дом. На следующий день Гулям прибежал к учителю, чтобы узнать, какой ответ пришел из Москвы. В том, что он пришел, Гулям не сомневался. Его наверняка послали следом за телеграммой о прекращении работ.

Он застал учителя в кабинете за столом, заваленным кроками, блокнотами, чертежами, образцами пород и почв.

Профессор был рад Гуляму, усадил его рядом. Много говорил об их экспедиции, как далеко она продвинула дело вперед. И ни слова о письме. Так ничего и не узнав, Гулям вернулся домой.

Через несколько дней, когда Гулям пришел с работы, его встретила бледная Фазилат.

— Что случилось? — забеспокоился он.

— Профессор... Тебя просили немедленно прийти...

Не чуя под собою ног, он бросился к Джамаловым. Калитка во двор была распахнута. Едва Гулям взбежал на крыльцо, его встретил Матвей Владимирович. Он тяжело положил Гуляму руки на плечи и медленно проговорил, еле шевеля губами:

— Умер... Скоропостижно... Письмо...

Когда через полчаса Гулям опомнился, то спросил:

— Мне он ничего не велел передать?

— Велел. «На свете нет радости без труда, без забот нет счастья».

...Но, видно, не готов был Гулям принять дело учителя на свои плечи. Сначала по инерции он ходил в институт и на работу в вечернюю школу, но с каждым