тянутся к солнцу, раскрывая ему навстречу свои чашечки. Дониш улыбнулся этим глазам и повел свою речь легко и плавно, как течет вода в анхоре[30].

Перед воображением слушателей встали дворцы Санкт-Петербурга и других городов, чудеса далекой и могущественной страны урусов.

— Город стоит на воде, — рассказывал Дониш, — много-много воды, а где вода — там жизнь! Там течет большая река живой воды, родная сестра нашей Джайхун[31], у нее много каналов, и все они собираются под ее крыло, словно орлята под крыло орлицы. Волны уносятся вдаль так плавно и величественно, как ковер-самолет, и на них толпятся суда под разноцветными флагами. На берегу стоят здания неизреченной красоты, и они смотрятся в волшебные зеркала каналов, как ханские жены в свои серебряные полированные зеркальца.

В этом городе есть зрелища, каких не увидишь у нас никогда. На арене, перед множеством зрителей, в лучах разноцветных солнц, прекрасные девушки джигитуют на спинах лихих скакунов, фокусники глотают обнаженные клинки, отважный юноша без оружия входит в клетку со львом, и царь пустыни ложится у ног его. Но прекраснее всего зрелище, называемое «балет». Чудесны танцовщицы, девушки с лебедиными крыльями; есть среди них Царевна-Лебедь, а когда все они собираются вместе, кажется, будто снежное облако упало на землю и закружилось серебряной метелью.

— И при виде всего этого, — говорил Дониш, — сердца наши взыграли от радости, и мы все кричали: «Офарин! Хвала урусским мастерам-умельцам, урусским мудрецам, зодчим и живописцам и всему народу, создавшему такую красоту!» Ибо все сокровища и все великолепие Санкт-Петербурга невозможно описать!

Не впервые повествовал он о великой северной столице и всякий раз вспоминал новое, о чем не успел рассказать раньше...

Дониш вдруг прервал речь. Какой-то укоризненный голос заговорил в его душе. Ведь он-то знает, что все сокровища и вся красота столицы урусов доступны только богатым и сильным, тем, кто стоит близко к трону царя. А простые люди лишены всего этого; их спины согнуты, и единственная их радость — молиться в храме урусскому богу Исо[32] и его матери Марьям[33].

В этот миг перед глазами Дониша снова возник образ старика дехканина, лежавшего под высохшим тутовым деревом и судорожно обнимавшего могилку внука... Стыд пронизал его душу, и язык окаменел. Спутники Дониша, став на колени у трона, подносили эмиру дары русского царя: золотую и серебряную утварь, меха, оружие.

Эмир дал знак своим слугам, и те принесли каждому из послов парчовые халаты.

Когда приближенные эмира хотели почтительно накинуть на плечи Донишу самый роскошный из всех халатов, шитый золотом и самоцветами, произошло неслыханное: Дониш молча отстранил дар. Все вокруг остолбенели, словно гром разразился среди ясного неба, а у эмира Музаффара зловеще сомкнулись брови.

— Моя голова выросла до самого неба, и сердце купается в лучах вашей милости, — спокойно сказал Дониш. — Но щедрость моего государя безгранична, и потому я осмеливаюсь молить его об иной награде.

— За верную службу нашему великому ханству я вознагражу вас всем, чего пожелает ваша душа. Просите, мой Махдум!

Дониш приложил руку к сердцу.

— Еще ранней весной я смиренно докладывал моему государю, что этот год будет годом безводным и за время черного ветра земля покажет лицо засухи. И вот эта беда обрушилась сейчас на голову дехканина. Он тщетно простирает к небу ладони, моля о воде: дождей нет, и воды перестали орошать нашу землю, потому что высохла река Зарафшан. Но в мире жизни самое важное — это вода. И цветущая страна обречена, если в ней не хватает воды. Умоляю, мой властелин, даруйте воду народу вашему!

Хотя Дониш говорил тихим, спокойным голосом, но слова эти шли из сердца. Они захлестнули его самого, как волна, прорвавшая плотину.

И так же тихо и спокойно, подавляя в себе злобу, отвечал ему эмир:

— Нам ведомо это народное горе, мой Махдум. Но мы, дети аллаха, не можем противиться тому, что он посылает на нас. Ибо бедствие — это тоже дар божий, и нам остается только подчиниться его воле и ждать лучших времен. Так повелел аллах!

— Воля аллаха в том, чтоб человек в трудах, в борьбе добывал свое счастье! Аллах не пошлет ничего, кроме снега и дождя с неба! — возразил Дониш.

Все члены меджлиса ахнули. Пробежал ропот.

— Астрагфирулло![34] Разве можно так говорить?

Взгляды эмира и Дониша скрестились, как обнаженные клинки.

Если б на месте Дониша был другой человек, эмир знал бы, что делать, и строптивый безбожник был бы изгнан навсегда. Но слава ученого гремела далеко за пределами Бухары, и во всем восточном мире люди читали, изучали труды его. И наконец, самое главное: Дониш был единственный, кто мог оставаться посредником между Бухарой и Россией, ибо он был мудр, знал русский язык, нравы и обычаи страны урусов, а разве эмир Музаффар мог себе позволить испортить отношения с могущественным русским царем?

И потому он почти милостиво обратился к Донишу:

— Итак, что же предлагает мой Махдум для избавления страны от бедствия?

— Единственный способ — это провести воду из Джайхуна, построив канал до самой Бухары. И я обещаю, я клянусь вам и высокому собранию, что ни единой унции золота не будет израсходовано из казны моего повелителя. Все работы будут выполнены народом.

Эмир погрузился в глубокое раздумье, и никто из придворных не осмелился потревожить его. Наконец, он обратился к собравшимся.

— А что скажете вы?

Меджлис заседал за полночь. И только когда луна обошла свой круг в ночных небесах и разноцветные земные луны — светильники стали гаснуть в листве деревьев один за другим, эмир поднялся с трона.

— Быть посему! — сказал он. — На чья же плечи возложить нам все труды и тяготы строительства, если не на Ахмада Дониша Большеголового? Ибо кто сравнится с ним в мудрости и учености во всем нашем эмирстве?

Под гул приветствий Дониш низко поклонился эмиру.

С тех пор время летело для него на крыльях радости. Он спрятал в тайник свои прерванные труды — книги, длинные свитки, покрытые математическими формулами и астрономическими знаками. Затем, отобрав себе спутников и навьючив на верблюдов запасы воды и провизии, простился со своими учениками, строго наказав