в воду, он поводил им вокруг меня. Божественный, целительный аромат начал подниматься с поверхности воды и наполнять комнату. Я погрузилась в ванну и представила, как растительные компоненты проникают в мои поры, совершая какое-то волшебство.

– А там очень миленько, – сказал Генри, обернувшись на открытое окно. – Ты очень избалованная девочка.

– Ага, – согласилась я. – Я такая.

В тот вечер все постарались по-особому принарядиться. Никто из нас не знал, сколько еще мы здесь пробудем. В любом случае рано или поздно нам всем придется вернуться в город – к нашим домашним делам и работе (в моем случае – к поиску работы), к ранним подъемам, к стирке по выходным – и этот вечер был чем-то вроде прощального ужина, овеянного меланхолией, с которой я решила бороться посредством алкоголя.

Сад действительно преобразился и выглядел сказочно: Джесс повесила на сливовые деревья фонарики, зажгла свечи, расставила на столе полевые цветы и напротив каждого стула разложила камушки, собранные на пляже, на них мелом были написаны наши имена, чтобы каждый знал, где его место за столом.

Было выпито бесчисленное количество вина. Огромные тарелки и миски с различной едой загромождали стол, не оставив ни одного свободного пятачка. Я произнесла что-то типа приветственной речи, поблагодарив всех за то, что они здесь собрались, сказала, как сильно я их люблю. Они улыбались мне в ответ, и их радостные лица светились в золотых лучах заката. Когда тарелки опустели, пришло время для подарков: Мила и Найл вынесли из дома торт, покрытый белой глазурью, с горящими свечами. По окружности торт был обложен бутонами белой гардении. Прозвучала песня «С днем рождения», за которой последовали бурные аплодисменты и тосты.

– За Джони!

– За лето!

– За Корнуолл!

– За дружбу!

– За нас!

Солнце, отвесив последний поклон, скрылось, и только свечи на торте теперь освещали нашу трапезу. Я терпеть не могла их задувать.

– Загадай желание, – напомнила Мила.

И я загадала.

Торт оказался восхитительным: ванильный бисквит с густой глазурью из сливочного крема в американском стиле. Я отхватила себе внушительный кусище и налила еще вина, желая сохранить ту веселую стадию опьянения, которой достигла.

– Давай, Пэдди, – выкрикнула я. – Пришло время твоего выступления.

– О, черт возьми, – заворчал он. – Я не могу, я слишком пьян. Я все позабыл.

– Это вы о чем? – спросил Дил.

– Сейчас Пэдди представит нам своего «Гамлета», – объявила я, слизывая глазурь с пальца.

– Нет, – запротестовал Пэдди.

– Да! – закричали все хором.

Долго нашего артиста уговаривать не пришлось. Мы расставили стулья полукругом и расселись, держа в руках бокалы с вином. Мощеная терраса перед дверью на кухню превратилась в сцену.

– Хорошо, – сказал Пэдди, стоя на сцене, заметно покачиваясь. – Какой уровень мрачности вы желаете?

– Чем мрачнее, тем лучше, – отозвался Дил.

– Да там все довольно мрачное, разве нет? – подала голос Джесс.

– Бис! – выкрикнула Мила.

– Я еще даже не начинал, – пробубнил Пэдди.

Он шумно задышал через нос, стараясь сосредоточиться, на глазах его тело становилось словно каменным, и мы все погрузились в благоговейное молчание. Пэдди-Гамлет устремил свой взгляд поверх нас, в глубину темного сада. У него на лице появилось выражение ужаса, настолько явное, что я оглянулась, чтобы посмотреть, на что он смотрит.

Да охранят нас ангелы господни! —

Блаженный ты или проклятый дух,

Овеян небом иль геенной дышишь,

Злых или добрых умыслов исполнен, —

Твой образ так загадочен, что я

К тебе взываю: Гамлет, повелитель,

Отец; державный Датчанин, ответь мне!

Никто из нас не шелохнулся. Мы были в восторге, целиком во власти Пэдди, прикованные к своим стульям.

Не дай сгореть в неведеньи; скажи,

Зачем твои схороненные кости

Раздрали саван свой; зачем гробница,

В которой был ты мирно упокоен,

Разъяв свой тяжкий мраморный оскал,

Тебя извергла вновь! Что это значит,

Что ты, бездушный труп, во всем железе

Вступаешь вновь в мерцание луны,

Ночь исказив; и нам, шутам природы,

Так жутко потрясаешь естество

Мечтой, для наших душ недостижимой?

Скажи: зачем? К чему? И что нам делать?[27]

Вдруг Мила вскрикнула. У меня перехватило дыхание. Я схватила Генри за руку. В дверях кухни за спиной Пэдди появился мужчина: высокий, грозный, со зловещей улыбкой на губах.

– Не обращайте на меня внимания. Я не ожидал, что я помешаю выступлению. Пожалуйста, пожалуйста, продолжайте, – послышался голос дяди Лохлана.

14

Никто не знал, когда Лохлан уедет. И хотя большую часть времени, порой с полудня до глубокого вечера, он проводил в Альбионе, в его отсутствие мы все пребывали в постоянном страхе, ожидая его пьяного возвращения. Вот он, сгорбившись, как огромный паук, с утренней газетой «Телеграф», разложенной на кухонном столе; а вот дремлет на диване в гостиной, разинув рот; или вот – откинувшись на спинку садового стула на террасе перед домом, он притаился, как злобный сторож, готовый перехватить кого-нибудь из нас на пути с пляжа. Обеды и ужины стали недолгими и напряженными: Найл задавал дяде Лохлану вежливые вопросы об истории дома, а рассказчик пускался в разглагольствования и параллельно истреблял наши запасы вина. Однажды в субботу Лохлан возомнил себя знающим садовником, и мы все вынуждены были сидеть в доме, как пленники. Утренние прогулки Дила становились все продолжительнее, так как он поставил себе амбициозную цель – исследовать коварную линию побережья вплоть до следующего городка и обратно. Найл проводил все больше и больше времени в Лондоне, Мила часто ездила с ним, а Джесс, которая почти не отрывалась от своего ноутбука, стала поговаривать о возвращении в город. Частная инвестиционная компания, где работал Генри, еще со смерти Марлы снисходительно относилась к его рабочему графику, но он уже тоже чувствовал, что срок нашего безделья истекает. Да и я сама, обнаружив, что не могу написать ни строчки, когда Лохлан в доме, отправлялась в лес и убивала пару часов среди цветков альпийского чародея, устроившись на пледе с ручкой и блокнотом в руках. Здесь я в очередной раз наткнулась на газетную вырезку и прочитала объявление. Первый приз – 3000 фунтов. Этого бы вполне хватило, чтобы заполнить брешь, которую я проделала в своем наследстве, и еще осталось бы достаточно, чтобы я могла блаженно забыть о воровстве Дила. Я пролистала свои исписанные страницы. Стоило ли что-нибудь из того, что я написала, такой суммы? Конечно, нет. Премия достанется состоявшемуся писателю, человеку