циклами: то меня бросал возлюбленный, то я бросала университет, то я надрывала жилы, чтобы заработать на аренду жилья. Теперь сложившееся положение вещей нарушилось, перекосилась привычная траектория. И хотя в данный момент формально я была на подъеме, я ощущала полную дезориентированность. Я планировала поговорить с ним о деньгах, которые он украл у меня. Сказать, что все путем, понятное дело, он был пьян, и все же ему нужно вернуть деньги. Но это новоприобретенное чувство вины – наряду с жестокостью, которая только что промелькнула на его лице, – снова лишило меня дара речи в присутствии моего самого старого друга. Между нами образовалась мембрана, и с каждым днем она становилась все плотнее.

– Я начинаю всерьез задумываться о пиршестве Аяваски[26].

– Ой, лучше заткнись.

– Серьезно, Фил. Тебе никогда не хотелось, ну, знаешь, типа, перезагрузить свой мозг?

– Возможно. Но бесконтрольное психоделическое путешествие в сопровождении жуткой рвоты – не лучший способ.

– Народ поговаривает, что это может круто изменить жизнь.

– Вот народ пусть и блюет.

– Ты захватила свой блокнот? – вдруг спросил Дил с оживлением.

– Да.

– Тогда гони его мне.

Он достал из заднего кармана джинсов свой молескин. Обменявшись дневниками, мы погрузились в чтение. Маленькая девочка, катающая по полу лошадку, время от времени перехватывала мой взгляд.

– Что это? – спросил Дил, обнаружив среди страниц газетную вырезку.

– Да так, ничего, – отмахнулась я. – Фиона, добрая душа, мне всучила. Так я и разбежалась.

– Три штукаря? – спросил Дил, помахивая вырезкой, будто золотым билетом на шоколадную фабрику. – Может, мне разбежаться?

– Тебе следовало бы, – согласилась я.

Он достал телефон и сфотографировал вырезку. Я допила пиво и предложила вернуться к ребятам.

Домой мы привезли пачку макарон и чеснок. Дилу – я скорее надеялась, чем знала, – немного полегчало. Он принес с огорода немного базилика и тимьяна, и мы приготовили соус песто, чтобы подать его к пасте. В тот вечер мы поели за деревянным столом на кухне, отказавшись от нашего сложившегося ритуала ужинать в саду или в столовой. После обильной углеводистой трапезы все выглядели довольно утомленными – сказывалась многодневная жара, – и отправились спать незадолго до полуночи, что в нашем случае считалось детским временем.

У нас с Генри закончилась зубная паста. Я отправилась поживиться чем-нибудь в центральной ванной, но обнаружила, что дверь заперта. Я постучала.

– Да? – послышался голос Джесс.

– Это я, подруга. Можно мне стащить немного зубной пасты?

Джесс лежала в ванне, ее темные волосы были собраны в пучок на макушке, но несколько прядей ниспадали на лицо и плечи.

– Ты такая хорошенькая, – не удержалась я.

– Спасибо, подруга.

В двери появилась голова Милы.

– Ага, все понятно, – зашептала она. – Вечеринка – и без меня.

Она вошла и принялась убирать свои волосы под шелковый шарф, пытаясь завязать его узлом на лбу.

– Черт, – выругалась Мила, резко сдернув шарф с головы. – Ненавижу это.

– Что именно? – поинтересовалась я.

– Когда Найл уезжает.

– Это всего на одну ночь, – сказала Джесс. – Да ладно тебе, неужто так сильно скучаешь по нему?

– Я по нему не скучаю, – отрезала Мила.

Мы с Джесс переглянулись, понимая, к чему она клонит.

– Милая, тебе не о чем беспокоиться, – заговорила я. – Найл самый порядочный человек, которого я только встречала.

– Железно, – поддакнула Джесс.

– У него на работе есть одна женщина, – начала заводиться Мила.

– Постой, что? – возмутилась Джесс. – Тогда я беру свои слова обратно. Женщина на работе? Да как он посмел?

Я улыбнулась, но Мила не поняла иронии.

– Красотка, – продолжала она, нервозно наматывая шарф на запястье. – Она занимается кикбоксингом.

– О боже, прекрати лазать по «Инстаграму», – посоветовала Джесс. – Серьезно, детка, это похоже на самоистязание.

– Иди ко мне, – сказала я, обнимая Милу. – Он любит тебя. Не волнуйся.

– Угу, – промычала она, уткнувшись лицом в мои волосы. – Они все лжецы.

– А твой – нет. Я точно знаю, что он исключение.

– В этот раз все сложнее. Я никогда раньше ни к кому не испытывала таких чувств.

– Знаем, знаем, – подала голос Джесс. – Ты любишь его с тех пор, когда он писался в подгузники. Ты педофилка.

На это Мила наконец-то рассмеялась.

– Извините, – сказала она. – Ой, черт, подруга! У тебя день рождения меньше чем через двадцать минут!

– Ага! – закивала я, готовясь чистить зубы.

Присев на край ванны, я с наслаждением вдыхала поднимающийся от воды цитрусовый аромат.

– Ну и? – не унималась Мила. – Как тебе твой двадцать пятый?

– Ну что ж, – сказала я, немного поразмыслив. – У меня было триста шестьдесят пять попыток укротить его. И я бы сказала… около трехсот из них были успешными.

– Я считаю это хорошим соотношением, – сказала Джесс.

– Черт возьми, согласна, – поддержала Мила.

– Так что, с завтрашнего дня мне будет уже под тридцать?

– Нет! – воскликнули они в один голос.

– Лет двадцать с небольшим? – спросила я.

– Точно.

День моего рождения выдался еще более душным, чем предыдущий. Даже муравьи, снующие туда-сюда по стене кладовой, казались вялыми. Дил вернулся с утренней прогулки, раскрасневшийся и лоснящийся от пота. Когда я с утра босиком вышла пить кофе на лужайку, каменная дорожка перед домом уже нагрелась. Я прищурилась от яркого солнечного света и задумалась, знаменует ли этот прекрасный день, что мой двадцать шестой год на земле будет чудесным или, наоборот, ужасным.

После круассанов с клубничным джемом мы все отправились на городской пляж, находившийся в нескольких минутах езды. Нас с девочками явно охватил один и тот же порыв позаботиться о полезности всего сущего: я надела льняное платье, Джесс собрала корзинку для пикника (пиво, французский багет, сыр и яблоки), а Мила спряталась под хозяйскую соломенную шляпку, которую она прихватила с вешалки в коридоре. Уже на пляже Генри, смеясь, взялся фотографировать нас, расположившихся на своих полотенцах, – открытая плетеная корзина, солнечные очки и улыбки, Дил лежит на животе и презрительно смотрит в камеру, Долли с высунутым языком разлеглась под палящим солнцем. Мы ходили купаться по очереди, один или двое оставались присматривать за нашим пожитками, собака без устали сновала между нами. С раскрытыми книгами в руках мы то затевали ленивый разговор, то прекращали его. Я присмотрела на полке в нашей спальне потрепанный экземпляр «Пробуждения» Кейт Шопен.

– Ты читал эту книгу? – спросила я Генри прошлой ночью, когда мы забрались в постель.

Он отрицательно покачал головой.

– Возможно, она мамина, – пояснил он. – Или Марлы.

Я и представить себе не могла, чтобы кто-нибудь из женской половины семьи Генри имел склонности к романтике, не говоря уже о том, чтобы питать слабость к ранней феминистской американской литературе. Я взяла Генри за