Сердце оборвалось. Вышла во двор. Ракитнянцы примолкли.

– Ганя! – заплакала Нечаиха. – Юрчик утопился…

Злой, как демон, и веселый, будто перед погибелью, Лешка вернулся в Ракитное поздним вечером, когда, как ему казалось, все село должно было сладко сопеть во сне. Но на улице толпились люди, стояли группками, перешептывались и, когда служебная «Волга» председателя проехала и остановилась около хаты Степки Барбуляка, вмиг замерли, повытягивали шеи: куда это он?

– Что тут за революция без меня? – раздраженно буркнул Лешка и пошел к немцевой хате.

Татьянка сидела у дивана, на котором лежала Ларочка, дрожащими руками подносила к ее рту ложку с горячим травяным отваром, прикладывала ко лбу компресс и все спрашивала чужим, глухим голосом:

– Как ты, доченька? Как ты, доченька?

– Совсем ничего не болит, – шептала горячая, градусов сорок, Ларка, губки выгинались подковкой, а глаза опухли от нескончаемых слез.

У Татьянки кружилась голова, но она сжимала губы, вытирала дочкины щечки, целовала тонкие горячие рученьки и уговаривала себя не упасть, маленьких Надюшу и Любаню замолкнуть. А Ларочку – не плакать. Но девчушка все плакала и плакала, словно слез у нее – целый ставок.

Лешка зашел в немцеву хату и грубо спросил:

– А почему дверь не закрываешь? Очень смелая стала?

Ларочка увидела Юриного отца и заплакала еще сильней.

Татьянка испугалась. Еще минуту назад думала, что уже невозможно напугать ее сильнее – в душе поселился сплошной ужас, и лишний повод не мог уже добавить к нему ничего еще более ужасного, чем все, что случилось в эту пятницу. Но Лешка вошел – и Татьянка осознала: нет границ у ужаса. Нет, потому что перед глазами поплыли круги, запрыгали яркие красные шары и она бы упала, но Ларочкино всхлипывание напомнило, что, кроме ее собственных, мир полон страхами других людей.

– Мы… прости… Не виноваты, – едва проговорила, а перед глазами – Юрчик улыбчивый. Лешка с удивлением зыркнул на Татьянку:

– Не думал, что ты так по немцу горевать будешь… – И глухо: – В области был… Пытался выяснить, за что твоего мужа арестовали… Пока в больнице будет… Психиатрической… Вылечат и анализы возьмут… Сумасшедший он у тебя или просто сволочь полная… А ты… помни! Будешь молчать – государство поможет тебе детей на ноги поставить. А будешь языком, как помелом… И на неделю в Ракитном на задержишься. Пойдешь вслед за мужем. Как соучастница…

– Какая соучастница? – Татьянка и о Юрчике забыла, и о больной Ларке.

– А увидишь! – заверил председатель и вышел из хаты.

Ракитнянцы, как ни старались, оказались совершенно не готовы к появлению Лешки, никто не знал, как сказать председателю о страшной смерти сына. Более того, с четырех дня и до этой самой минуты клубок ужасных событий все нарастал, и ракитнянцы совсем растерялись, бросаясь от бешеной Маруси, которая босиком побежала к ставку по темноте, к Тарасу Петровичу, который закрылся в доме и громил там все подряд, а потом к бабе Гане, которая без сознания лежала в старой Орысиной хате.

Баба Ганя поначалу старой Нечаихе не поверила. Бешеными глазами ее смерила:

– Что, баба, забыли, как я старой Чудихе все патлы повыдирала? И сами хотите?

Но люди, что толпились вокруг Нечаихи, скорбно отводили глаза… Ганя растолкала их легко, как игрушечных солдатиков, и, вопреки приказу сына, побежала к Орысиной хате. Ракитнянцы – за ней, потому что страшно им стало Ганю одну оставлять.

Баба Ганя не понимала, что делает, зачем… Ворвалась в дом, а там – все вверх дном. По комнатам… В кухню… Под кладовкой закрытой – банки-склянки валяются. Дверь на себя дернула, открыла – а в шкафу Маруся. Голая. Побитая. Почти без сознания.

Баба Ганя Марусю за плечи схватила, из кладовки вытянула…

– Где Юрчик? Юрчик где? – кричала Марусе так отчаянно, что бабы испугались – еще одна откинется!

За Ганей вслед в кухню вскочили – Ганя уже кричать перестала. Валялась на полу мешком, почти не дышала, да бабы поначалу и не заметили того, потому что рядом с ней на полу сидела голая Маруся, все тело от синяков черное, удивленно хмурила брови, словно понять не могла, где она и что с ней, и неуверенно ощупывала пол вокруг себя. Бабы задохнулись от ужаса – да что ж здесь случилось?!

Маруся оглянулась, натолкнулась взглядом на неподвижную Ганю, поднесла дрожащую руку к груди, словно там должно было что-то быть, и спросила в пространство, потому что, кажется, баб и не заметила:

– А Юрчик где?

Бабы заплакали. Одна к Гане бросилась, другие Марусю подхватили, какие-то вещи на нее – ночную сорочку, кофту – набросили, к дивану повели.

– Ты успокойся… Успокойся, Маруся… Приди в себя, а потом уже…

Маруся насторожилась. На баб – глазами бешеными.

– А чего это Ганя в моей хате валяется? Должна бы за Юрчиком присматривать…

Бабы еще сильнее заревели.

– Утопился… Юрчик… В ставке…

Маруся вздрогнула. Закрыла уши ладонями, голову – в колени, и оттуда, из колен, на баб – зырк.

– А где Юрчик? – спросила.

– Маруся… – бабы почернели. Вот бы подойти к ней ближе… Обнять…

– А где Юрчик? – с дивана встала – страшная, черная, ночная сорочка на ней болтается, кофту шерстяную на груди запахивает. – На ставке?

– На ставке, любонька… – опустили головы.

– Хорошо, хорошо… – затряслась и выскочила из хаты. За руку никто ухватить не успел. Да и не осмелился. Бежали следом, с кожухами, одеялами да сапогами, ревели, как коровы, и беспомощно хватали ртами холодный зимний воздух.

А на кухне пришла в себя баба Ганя. Билась головой о пол и кричала:

– Забери меня, Господи! Меня покарай! Я во всем виновата! Я одна…

Под вечер пятницы виноватыми в гибели мальчика считали себя и Тарас Петрович, потому что устроил охоту на хряка, и дед Нечай, потому что «Запорожец» ему свет заслонил, и ракитнянские учителя, потому что не запретили детям к ставку бежать, и Татьянка, потому что хотела, чтобы Ларка вернулась домой как можно позже и не видела избитого отца, и сама рыжая Ларка, которую понесло на лед к хряку, и Нечаиха, которая посоветовала ударить хряка кнутом, после чего тот и рванул в степь, а оттуда на ставок, и Серега Ровер, потому что не сумел вовремя добраться до детей по тонкому льду…

Ракитнянцы суетились на всех горячих точках, которые возникли в ту пятницу в селе, ждали возвращения председателя и, между прочим, ломали головы над еще одной непонятной и страшной новостью. Сначала Нина Ивановна, которая помогала Татьянке растирать обмороженную Ларочку и поить ее травяными отварами, вышла к ракитнянцам с абсолютно необычным известием:

– Степана арестовали и повезли в город. А больше ничего не знаю, – едва вымолвила, и ракитнянцы только тогда поняли: а и правда – не видно немца.