Потом нашли побитую и поруганную жену председателя.

– Это немец над Марусей надругался, за это его арестовали! – сказал кто-то.

– Да где там! – не поверили другие. – Как бы милиция узнала, что немец к Марусе вломился?

– А она увидела, как немец к ее хате крадется. С недобрыми намерениями. Испугалась, позвонила в район. Он ее побил, в кладовке запер, верно, что-то украл у председателя, подонок, и только хотел сматываться, а тут – милиция: стой, голубь!

– Что-то не видели мы машины милицейской, – не сдавались скептики.

– А мы же все к ставку побежали! – напомнил кто-то.

Ракитнянцы примолкли – снова вспомнили про смерть Юрчика, языки прикусили и вытянули шеи – где ж Лешка? Хоть бы скорее приехал. Дитя не вернет, так, может, хоть Марусю сохранит – от ставка оттащит, потому что вдвоем любое горе пережить легче.

Лешка вышел из немцевой хаты в совершенном недоумении, – непонятное поведение Татьянки показалось ему чем-то большим, чем просто страх за мужа. И Ларка горит на диване…

На улице рядом со служебной «Волгой» председателя собралась немалая толпа, и среди всех особо выделялось растерянное лицо Лешкиного водителя – челюсть отвисла, шапкой морду вытирает, с ноги на ногу переминается…

– Что тут у вас?! – гаркнул Лешка.

Ракитнянцы глаза прячут и подталкивают к Лешке водителя.

– Беда… Беда у нас… – Водитель бросил шапку в снег, оглянулся на односельчан. – Говорят… Юрчик ваш… утонул.

Лешка отшатнулся от водителя, как от черта, на ракитнянцев с вопросом немым глядит… Бабы плачут, хмурые мужики глаза отводят и папиросы в руках ломают.

– До ночи искали… – только и смог сказать Серега Ровер.

– Жена где? – необычным вибрирующим голосом прошептал Лешка.

– На ставке Маруся… Не можем оттянуть… Кожухами укрыли, а она их отбросила, в воду лезет… Да босая… – загомонили бабы.

Лешка замер. Вдруг крикнул. Коротко. Страшно. Схватился за голову и медленно, словно десятки крепких цепей тянули его назад, пошел по улице.

А немое от горя село оглушил выстрел. Тарас Петрович без хмеля в голове выпил одну за одной две бутылки самогона, достал из шкафа ружье, пошел в загончик и одним метким выстрелом между глаз уложил своего знаменитого хряка. И стало это в Ракитном последним событием той страшной пятницы.

Следующим утром в закрытом стационаре областной психиатрической больницы, где кагэбэшники размещали и своих «пациентов», от яркого луча утреннего зимнего солнца немец на миг пришел в себя, сощурился и сказал:

– Кончился мой день.

В тот же миг на берегу ставка каменная от горя Маруся глянула на солнце, заслонила глаза ладонью и упала в снег.

«Кончился мой день», – заплакала в душе маленькая беззащитная девочка с красным намыстом на шее.

Юрчика искали с зимы и до поздней осени, но мальчика словно и не было никогда. Беспокойные ракитнянцы начали перешептываться, что есть в том что-то страшное и загадочное: вспомнили про подземные источники, договорились до того, что, верно, между теми источниками есть сообщение и мальчика вполне могло затянуть по подземным руслам во второй, небольшой ставок, и даже сказали о том председателю, но и во втором ставке Юрчика не нашли.

Маруся превратилась в тяжелую каменную и все еще неимоверно красивую бабу, не болела, потому что не берет камень ни мороз, ни жара, знай сидела около ставка и бормотала что-то себе под нос, и если бы кто-то из ракитнянцев прислушался, то очень бы удивился ее словам.

– Да откуда ему взяться, мальчику? – усмехалась сама себе зачарованно. – Не должно было быть мальчика. Девочка! Девочка должна была быть, чтобы было кому намысто передать. А мальчика – нет. Кого ищут? Не должно было быть мальчика, вот и исчез без следа. А говорил… Говорил же мне, предупреждал мамку свою, чтобы не снимала намыста, иначе беда будет. Говорил… А мама подвела. Не сумела намыста уберечь. Ой, не смогла. Загубила свое дитятко навеки. И намыста нет. Нет… Тоже исчезло без следа. Вот бы найти… Надела бы… К сердцу прижала б. Может, и сыночек приснился б, а я бы с ним поговорила. Спросила бы его – где он, как ему там? А нет намыста… Нет! И дитя пропало. Совсем пропало, даже во сне не является. А и то! Откуда ему взяться? Не должно было быть мальчика. Девочка. Девочка должна была быть.

Баба Ганя после смерти внука как свалилась, так уже и не поднялась, и поздней осенью, когда искать Юрчика перестали, Лешка похоронил мать и впервые после гибели сына попытался поговорить с Марусей. Были на то причины.

Почти год молчали. Марусю горе как обняло, так и через год не отпустило. Мужа не замечала, словно и нет его совсем, ни разу не спросила, где немец и что с ним случилось. Слоняется, как сумасшедшая: или к ставку двинет, или усядется в хате, нитками да иголками обложится и возьмется вышивать – и все черные кресты да красные шарики. Или перед зеркалом станет, себя рассматривает да все руками на груди намысто ищет. И хоть зови ее, хоть криком кричи – равнодушно рукой махнет и за свое.

Лешка себя винил в смерти сына, ужасался: может, это наказание за то, что побил Марусю, загнал немца в такую страшную паутину, из которой тому и до конца жизни не выпутаться? Чтобы хоть как-то прийти в себя, раньше петухов вскакивал, брался за работу и трудился до ночи, чтобы уже если до дома доползти, так только упасть и забыться. Горилка помогала. И на ставок – почти каждый день. То водолазов из города привезет, то земснаряд…

Поздней осенью Лешку вызвали в область и предложили новую должность – заведующего отделом сельского хозяйства в обкоме партии.

– Мы и раньше считали, что вы – настоящий коммунист и перспективный работник, но последний год показал, как энергично и вдохновенно может работать руководитель хозяйства, когда появляются новые стимулы, – торжественно похвалил Лешку второй секретарь обкома партии, и, как ни пыталась мелкая сошка, что маячила за Лешкиной спиной, жестами показать секретарю, что про стимулы не надо, тот так и не понял.

Лешке дали два дня для принятия решения, и всю дорогу из областного центра в Ракитное он хмуро думал о том, что мечта попасть в обком осуществилась, но он этому совсем не рад. «Во всяком случае, – прыгали мысли, – разведенных в обкоме не воспринимают, а тянуть за собой Марусю… Вряд ли получится. Чужими стали. Впрочем, можно и попробовать. Смена обстановки должна положительно повлиять на ее… на наши отношения. А между нами есть отношения?»

Марусю представил… Вот бы стала у двери, раскрыла объятия, кинулась к нему… Все бы простил! Все! Детей бы новых родили… Жить бы начали заново.

Марусю представил… Гордую, молчаливую, красивую до потери памяти. «Вряд ли», – промелькнуло, и все же Лешка решил попытаться.

Маруся вышивала черный крест на обычной простыне, когда Лешка вошел в комнату, сел напротив нее и сказал: