а они за счастье считают. Стараются. Потому что как иначе детство второй раз прожить, без детей-то. Улиток топчет, улиток. Их здесь много почему-то. Смотри, вон сидит. Живая.

Вероника Маи. На изломе

Ноябрь.

Никто не любит ноябрь. Деревья стоят черными трупами, люди-зомби колоннами бегут в метро, с деревьев каркает вороньё, просыпаешься – тьма, засыпаешь – тьма.

Ноябрь. Мне было шестнадцать. И я решила, что мне нужно передохнуть. И уж потом пересмотреть текст. Отдых затянулся на пару лет.

Ноябрь. Мне нужно набраться опыта. Ведь писать – это значит говорить. А говорить можно только если тебе есть что сказать. Нужно пожить, повзрослеть, совершить ошибки, чтобы потом рассказать, как все это неправильно. Заболеть, развестись, устроиться на нелюбимую работу. Забыть драконов. Отказаться от феникса. Отложить тетрадь о волшебстве на десять лет.

И снова достать крылья из шкафа, тетради из ящиков письменного стола, карандаши из карандашницы. Открыть ноутбук и заглянуть в папку «Писанина», где последнее изменение датируется позапрошлым годом.

Ноябрь. «Этим не заработаешь». «Должна быть профессия». «А это так, хобби».

Ноябрь. «Надуманно». «Конструкт, а не сюжет». «Оу, да это новое слово в литературе» (и гаденько, гаденько так ухмыляется).

Опять отложить, уверившись в собственной никчемности.

Ноябрь. Пеленки. Какашки. Крики. Хронический недосып. 24/7. Без выходных. Без праздников. Без сокращенных дней. Я люблю свою дочь. Но я вот-вот свихнусь! Я не только мама. Я еще и человек.

И я покупаю блокнот. А на мобильнике завожу особый файл.

Май. Жара выедала глаза. Комарищи закусали до того, что дергаешься, даже если над ухом никто не звенит. «Пока это всего лишь набор слов», – написал достопочтенный критик про мой последний рассказ. Ноябрь.

888. 999. 000. 988. 889.

Эти числа я вижу постоянно на номерах машин. «Какой-то этап вашей жизни заканчивается». «Нужно отпустить прошлое, чтобы впустить в жизнь новое». «Цикл подходит к концу».

Какой именно? Да, вроде бы дочь растет. Иногда даже кажется, что стало проще. Буквы, слова и тексты? Я запустила кучу щупалец в разные истории, конкурсы, проекты.

Топ 100. Топ 25. Полуфинал. Полу-, недо-. Хороша, но недостаточно.

Я мониторила группу в фейсбуке каждый день, зная, что в этом году тоже выберут по конкурсу пару человек, которые будут писать свои книги, плотно сотрудничая с «настоящими» писателями. Объявления не дождалась. Написала организатору в личку. А дедлайн-то, как оказалось, на следующий день. Написала за ночь мотивационное письмо, отредактировала пример текста в прозе. Отправила.

– Я хочу свою книгу, – говорю мужу за ужином. «Как никогда. Хочу. Я знаю точно. Я хочу книгу».

– А зачем? – спросил муж.

И мне показалось, что это его устами говорит со мной Вселенная. Ну, то есть, а зачем тебе книга?

– Для того, чтобы достичь чего-то в этой жизни. И потому что книга эта уже живет.

– Проще быть надо. И желания попроще. И реализоваться можно другим способом.

– Нет. Другое у меня уже есть. Я хочу книгу.

– Посмотрим, посмотрим…

Конец сентября выдался холодным, темным и мокрым. Я вышла вечером из дома на час, чтобы проветрить мозги (дочь оставила с мужем). Прошлась по детским магазинам, купила очередной альбом наклеек. Подтянула свитер под горло, застегнула жилетку. Пожалела, что не надела пальто. Зашла в кафе и купила сырный суп навынос. Такой, пряный, в съедобном стакане, с кунжутом и хвостиком укропа.

Когда вышла на улицу, уже стемнело. Лился дождь. Не моросячка, а ливень. Я отправилась домой под дождем. Ела сырный суп из съедобного стаканчика. Капли свисали с носа. Холодные джинсы прилипли к ногам. И я подумала, что вот оно – Всё. Я сделала все, что могла.

А на следующий день мне пришло официальное письмо от организаторов проекта. В «Хогвартс» меня не взяли.

А что потом?

Ну, вышла из декрета. Снова стала писать научные статейки, которые никто не читает. Защитила кандидатскую. Преподавала ПУПР, фонетику, семантику, межкультурную коммуникацию и бог-знает-сколько-предметов. Вставала по будильнику. Спешила в зомби-колонне в метро. Питалась в студенческой столовке. Отправила дочь в школу. Порадовалась красному диплому дочери в университете. Выдала ее замуж. Понянчила внуков. Состарилась. Умерла в ноябре…

Или нет?

Анна Шулина. Прощальная гастроль

Коверный Петрович умер летом. Джузеппе узнал об этом в сентябре, в деканате. И это тоже было обидно. Они были друзьями не разлей вода. Первое, что вспомнилось, бутылка водки, которой они договорились отметить начало учебного года. И только потом навалилась усталость.

Уже дома, сидя за кухонным столом, грея ладонями заиндевевшую рюмку с водкой, старик пытался вспомнить, сколько раз они выходили на ковер вместе. И не посчитать, за тридцать-то лет… А сколько номеров сыграли… Эх.

Джузеппе и Петрович! Аншлаги! Все стены в комнате завешаны афишами. Джузеппе высокий, тощий, в огромных ботинках. Красный нос и улыбка до ушей. В их дуете он был веселым клоуном, итальянцем-неумехой. Петрович предпочитал амплуа грустного клоуна. Эх…

Ночью старому клоуну был сон: новая программа! В парке, на центральной аллее, он дает представление. Его грим свеж, сам он молод и полон сил. На руках, зажав безразмерными штиблетами шляпу, он обходит ближний круг зрителей. Шляпа наполняется до краев.

И среди зрителей, счастливо хлопающих в ладоши – он, Петрович. В привычном образе Пьеро. Готовится войти в круг. И вот он и входит – неясной полупрозрачной тенью, от грима, яркого, бутафорского, ничего не осталось. Только глаза обведены печальным полукружием. Новатор хренов. Они таки добили его, эти – его студенты. Обожали его. Пантомима, минимализм. «Ты закостенел, мой друг. Джузеппе, нам нужно переформатироваться. Мы слишком стары, чтобы оставаться паяцами. Мы просто обязаны привнести в искусство новый смысл».

Тогда они спорили до дурноты, до злой кислотной икоты после выпитого разливного буфетного пива. Джузеппе настаивал на старой доброй классике. Петрович уговаривал меняться. Студенты обожали Петровича. На репетиции приходили с томно подведенными глазами, напоминая актрис немого кино.

Проснувшись, Джузеппе поехал на кладбище. Двадцать пять остановок на метро и специальный автобус, как Харон, соединяющий мир живых и мир мертвых. На кладбище Петровича не было. Какой-то невразумительный холмик, ни на йоту не передающий харизмы своего квартиранта.

Надо было выстраивать курс следующего учебного года. Для этого нужен позитивный настрой и идеи. Нужна новая программа! Как во сне. Что там говорил Петрович? Грим, минимализм, пластика… я смогу! Я попробую.

Старый клоун отчаянно мерз. Чтобы хоть немного согреться, забурчал себе под нос что-то бравурное и начал кружиться, стараясь не выходить из круга воображаемых софитов.

Парк был почти пустым. Редкие прохожие, кутаясь в шарфы и воротники,