знаю, почему. Наверное, это фильм про любовь. Наверное, ты изменил жене и она узнала.

– Почему сразу я? Как изменил, так сразу мужик.

– Ну или она. В любом случае ужинать ты не хочешь.

– Но будешь! Ахахаха!

– Да, Лена нальет тебе суп, ты поешь. Готовы? По местам. Камера. Мотор. Начали.

– Ужинал?

– Нет, я не хочу.

– Есть суп вкусный. Подогреть?

– И так сойдет.

– Стоп! Стас! Прекрати есть суп!

– Ты сказал: «есть»!

– Но не так! Ты не с голодного мыса, только что сказал, что не хочешь! Ешь из вежливости! Еще раз.

– Завтра я весь день в пабе – это что значит? Бухаю?

– Работаешь, Лена! Ты официантка!

– Всегда мечтала сыграть официантку, которой изменил муж.

– Мечта сбылась. Приготовились. Камера. Мотор. Начали.

– Ты отвезешь Гвенду на плавание?

– Во сколько?

– В пять.

– Хорошо.

– Плохо! Стоп! Какое хорошо?! Посмотри в текст! Ты не можешь в пять!

– О! Прости. А почему я вздыхаю и перестаю есть суп?

– Да баба у тебя в пять наверняка.

– Лена права, думаю. У тебя свидание, например. В общем, в пять никак.

– Понял.

– Поехали. Камера.

– Я могу забрать ее.

– Это не проблема. Мама сама ее отвезет.

– Очень вкусный суп.

– Спасибо. Чего?

– Стоп! Что – чего?!

– Что за очки? Тут написано, что я говорю с горькой улыбкой – я нашла твои очки на диване под подушкой. Что это значит?

– Ну… наверное, что-то значит.

– Как это играть? Это улика?

– Играй с горькой улыбкой, как написано.

– Я должна понимать, о чем это! До этого хоть что-то понятно. И тут очки! Не пришей п…е рукав!

– Лена, прекрати орать и материться! В конце концов, ты мать! У тебя дети!

– У меня нет детей!

– Как это нет! По сценарию у тебя Гвенда и Джованни!

– Они спят! Мне насрать! Я согласилась в этом участвовать только по дружбе! Ты можешь хоть что-нибудь узнать про чертов фильм до того, как снимать первую сцену?

– Леночка, я получу сценарий через неделю. Пока продюсеры одобрили только эту сцену.

– Ну прости, родной, ну вот так. Давайте продолжать, очень домой хочется. Стас! Прекрати жрать суп! Гримеры, вытрите ему губы! Сейчас, осталось поплакать, и разойдемся.

– Я тоже плачу?

– Да, Стасик, ты тоже! Давай, постарайся, у тебя суп отобрали, оставили голодным. Вот, молодец, уже плачет. Леночка, взрыднем напоследок, и все, по домам. Камера. Мотор. Начали!

Алексей Чмель. Кирпичики

…Да потому что и папа мой этим занимался, и дед, вот почему. Для папы в нашем деле было три разряда: ковыряльщик, часовщик и часовой мастер. А меня и часовщицей зовут, так я не обижаюсь. Вот ты обижаешься, когда я тебя Филькой зову? На-ка вот, вкусного тебе принесла…

Да кому я вру! Я из-за Митьки пошла учиться.

Вот за Сеньку-то, за кирпичики

полюбила я этот завод…

Хотела в парикмахеры после восьми классов, отказали: мала еще. Поезжай, говорят, в Гродно, на часовщика, там девочек набирают. Я как услышала «Гродно», сердце запрыгало. Думала, дед воспротивится: где это видано, девка же пуансона от клюбы не отличит. А он смолчал. Ну и я никому не сказала, что мне все равно, на кого учиться, потому что там Митька.

Та-та та-та-та…

И бывало, как только гудок,

руки вымоешь и бежишь к нему

в мастерскую, накинув платок…

Эх, хорошая была чашка. Весь день не слава богу. Дай приберу…

Металлический волосок баланса девчачьими пальцами закрутить – это пустяки, а вот понять разобранный механизм и заново собрать – я много слез пролила. А тут – придумать! Да какой!

Ну запрыгивай, помурчи. Не плачу я, не плачу. Ох, Филька. Четырехэтажный механизм, тридцать три камня! Да что ты понимаешь. Понимает он… Смотришь своими блюдцами и думаешь в усы: дура ты, Галина Ивановна, ушел от тебя Митька, а ты всю жизнь на шестеренки спустила. На то ты и скотина неразумная. Я с людьми работаю, а люди, они разные.

За полсотни, считай, лет вся страна передо мною прошла. С настенными дедовскими шла, с будильниками шла, с военными хронометрами… Теперь идет с китайской однодневкой, которой цена копейка. А мой папа к карманным часам дужки приваривал и делал из них наручные. Я после войны под стол пешком ходила, но хорошо помню, как люди его работе радовались! Часового мастера уважали, Филька.

А сегодня что… Ты воровка, кричит, мошенница! Часы в меня швырнула – чудом не попала. Ты их подменила! Полицию вызову! И ногами топает, сумочкой машет.

Она на той неделе принесла в ремонт корсетные швейцарские часы в золотом корпусе. Сделаны до Первой мировой. Часы как часы, в ломбарде на вес лома. А она небось думала, что если они ходить будут, ее золотом осыпят. Люди разные, Филя. У кого-то в голове одна кукушка, и та, чтобы деньги считать.

Швырнула она свою швейцарию и разбила мне стекло в ходиках… А у меня открытый механизм на столе! А ну как осколки попали?

В общем, будешь в субботу один тут мух ловить, а мне теперь все заново. Разбирать, проверять, чистить. Иначе я себе не прощу… Ох, Филя, светлая у него голова была. Этаж календаря, этаж часовой, этаж будильника и этаж автоподзавода.

В понедельник за ними мальчик придет. Да что ты понимаешь. Понимает он… Только щуриться умеешь. Я и сама не понимаю.

Мальчику на вид лет двадцать. Бледный: сразу видно, что не местный, учиться приехал. В огромных наушниках, по-модному, а сам потерянный какой-то. Дедовы часы починить, говорит. Обычные, советские, стальные. «Ракета».

И протягивает.

Ты меня, Филька, знаешь как облупленную. С моей работой пить ни-ни, рука не должна дрожать. Глаза, то другое дело, в молодости я без лупы работала, зрение посадила.

Про «Ракету 3031» ты помнишь, я рассказывала. Экспериментальная партия Петродворцового завода, в семьдесят четвертом продавали в единственном магазине в Ленинграде. Четырехэтажный механизм, гонг будильника, двойной календарь, ротор автоподзавода на вот такусеньком шарикоподшипнике! Техническое чудо! Сложнее этого механизма никогда не было в часах. Это теперь за ними коллекционеры гоняются, тыщи долларов платят, а тогда никто не мог полторы сотни рублей заплатить, только витрины облизывали: дешевле было купить золотые.

А того ты, Филя, дура пушистая, не знаешь, что у той малой партии была своя малая партия – с особым корпусом, с ушками под браслет. Ее Митенька разрабатывал в шестьдесят седьмом году, в командировке. Их уничтожили все-все. Одни часы Митя себе оставил, ему разрешили. Одни-единственные. Я их