Неясно было, каковы, собственно, эти значимые для крестьян завоевания, но, впрочем, перспективы были прекрасны: «Нет больше старой власти, расточавшей народное состояние. Г Дума создала новое правительство для того, чтобы установить новый государственный строй и поднять народное хозяйство»65. Ректор Московского университета М. К. Любавский одним из первых выступил с инициативой приветствия Родзянко от университета, в котором высказывалась вера в то, что Дума объединит страну и выведет ее из кризиса66. Мираж прошел быстрее, чем вера. Во всяком случае, вера в правильность действий и в собственные силы. Буквально через два года Родзянко уже доказывал обратное, защищаясь от обвинений в подготовке и активном участии в «перевороте 27 февраля»67. Обстановка первых дней после отречения императора была такой, что либералы буквально опьянели от своей победы. Один из них – В. Д. Набоков – через год с небольшим описал общее настроение, преобладавшее тогда в Петрограде, именно как «опьянение переворотом, бессознательный большевизм, вскруживший наиболее трезвые умы»68. В это время они делали и говорили многое о своей деятельности до революции или до переворота, как они предпочитали называть эти события. Уверенность в себе была еще полной. В первые дни после революции в выступлениях победителей почти не было дипломатии, во всяком случае, в оценке собственных действий в прошлом.

8 (21) марта 1917 г. в Александровском зале Петроградской Городской думы состоялось заседание Центрального ВПК с участием различных общественных и промышленных организаций. Военный и морской министр нового правительства А. И. Гучков обратился к собравшимся с речью: «Господа, почему наши военно-промышленные организации сыграли ту роль, которая выпала на их долю за последние дни? Нет ли какого-нибудь противоречия, какой-либо несвязки между первоначальными основными задачами, которые поставила себе русская общественность, создав два года тому назад военно-промышленные комитеты и раскинув громадную сеть нескольких сот организаций по всей России, и – вот этим концом, этим участием наших организаций в событиях последних дней?»69 Ответ Гучкова на поставленный самому себе вопрос почти дословно напоминал доводы, высказанные Челноковым и Львовым при встрече с представителями британской делегации в Москве в начале года. Во всем виновато было правительство, которое своим нежеланием идти на сотрудничество привело ВПК к следующему выводу: «…при наличии современной власти победа для России невозможна, так что приходится включить в нашу программу сотрудничества с властью и помощи войне – необходимость свержения этой власти, ибо только при этом условии являлись шансы на победу»70. Это не было следствием экзальтации победителя: вплоть до своего политического краха Гучков придерживался этой версии событий. Так, выступая 7 (20) апреля 1917 г. в Киеве, он заявил: «Уже полтора года назад мы поняли, что мы сознали, что благополучное разрешение кризиса невозможно, что путь компромисса привел бы к гибели России со всеми последствиями позорного поражения. Стало ясно, что спасение только в одном – покончить счеты со старым режимом ценой каких угодно жертв, даже путем государственного переворота»71.

Что же касается позиции кадетов, то она была хорошо изложена через полгода после февральских событий П. Н. Милюковым: «В ответ на поставленные Вами вопросы, как я смотрю теперь на совершенный нами переворот (на Февральскую революцию. – А. О.), чего я жду от будущего и как оценивают роль и влияние существующих партий и организаций, пишу Вам это письмо, признаюсь, с тяжелым сердцем. Того, что случилось, мы, конечно, не ожидали и не хотели. Вы знаете, что цель наша ограничивалась достижением республики или же конституционной монархии с императором, имеющим лишь номинальную власть. Полной разрухи мы не хотели. Мы полагали, что власть сосредоточится и останется в руках первого кабинета, что временную разруху в армии остановим быстро и, если не своими руками, то руками союзников, добьемся победы над Германией, отплатим за свержение царя лишь временной отсрочкой победы. Надо сознаваться, что некоторые даже из нашей партии указывали нам на возможность того, что произошло потом, да мы и сами не без некоторой тревоги следили за ходом организации рабочих масс и пропаганды в армии. Возмутительная постановка вопроса о мире без аннексий и контрибуций помимо полной своей бессмысленности уже теперь в корне испортила отношения наши с союзниками и подорвала наш кредит… Мы должны признать, что нравственная ответственность за совершившееся лежит на нас, то есть на блоке партий Государственной думы. Что же делать теперь, спросите Вы. Не знаю. То есть внутри мы оба знаем, что спасение России в возвращении к монархии, знаем, что все события последних месяцев ясно показали, что народ не способен был воспринять свободу, что масса населения, не участвующая в митингах и съездах, настроена монархически, что многие и многие, голосующие за республику, делают это из страха. Все это ясно, но признать этого мы не можем. Признание есть крах всего дела и всей нашей жизни, крах всего мировоззрения, которому мы являемся представителями. Признать не можем, противодействовать не можем, соединиться с теми правыми, с которыми так долго и с таким успехом боролись, тоже не можем. Вот все, что могу сейчас сказать»72. Удивительно верно оценил П. Н. Милюкова Дж. Бьюкенен: «В политике он – пятилетний младенец»73.

После отречения Николай II отправился в Ставку. Таковым было первое его желание – вернуться в свой штаб и попрощаться там «со всеми»74. 3 (16) марта около 9 часов утра императорский поезд подошел к длинной, открытой, так называемой военной платформе. Генерал Д. Н. Дубенский вспоминал: «Высокие электрические фонари ярко освещали группу лиц во главе с генералом Алексеевым, прибывших встретить Его Величество»75. Алексеев был болен, однако отправился на встречу лично. Выглядел он плохо. Один из участников встречи описал его так: «.больное, с лихорадочным блеском глаз, осунувшееся лицо.»76 Его бывшие подчиненные, генералы и офицеры (Алексеев разрешил присутствовать на встрече не только высшим начальникам, но и другим чинам штаба не ниже делопроизводителя) бывшей императорской, а вскоре и бывшей русской армии ждали поезд на вокзале под сильным ветром с мокрым снегом. Было что-то образное в этой метели, разыгравшейся в маленьком Могилеве посреди России, почти единодушно праздновавшей свое «освобождение» и слепившей высших офицеров, готовившихся в последний раз встретить своего в недавнем прошлом «Державного Вождя». «Аще поведет слепой слепого, то попадут оба в яму».

К приходу поезда погода успокоилась. Встречающие построились в две длинные шеренги. Николай II вышел из вагона, Алексеев отдал ему честь, бывший уже император поздоровался с ним за руку, после чего обошел строй, к концу встречи по щекам его текли слезы. Присутствовавший при этом Кондзеровский вспоминал: «На всех эта встреча Государя произвела неизгладимое тяжелое впечатление, – по наружному виду как будто бы ничего не изменилось, все, как прежде, а между тем это был на самом деле только мираж, ибо Царя уже не было»77.

После завершения обхода Николай II принял Алексеева в своем вагоне. По свидетельству Деникина, император хотел исправить вариант отречения – в пользу сына, но Алексеев не решился телеграфировать новую версию документа. В стране и армии уже распространялся манифест, подписанный в Пскове. Документ, написанный рукой Николая, остался в хранении генерал-квартирмейстера Ставки. Алексеев хотел, чтобы бывший уже император оставался в Ставке вплоть до приезда великого князя Николая Николаевича (младшего) и формально сдал ему командование78. Алексеев хотел внешне соблюсти видимость того, что власть в армии передается легитимно. После этой встречи состоялась другая, уже в штабе, – с иностранными военными представителями.