— А кто вы сами?

— Мы тамбовские.

Толпа опять стихла. Тамбовцев тут еще не видали. Мужики тамбовские удалые, об этом все слыхали. У них хорошая деревня и пароходная пристань. Они охотники и пахари. Никто там не торгует.

— Сколько мы слыхали о Кузнецове, то все за него и даже беспрепятственно! — сказал Родион.

— Ну что? — зло спросил его Никита.

— Иди, иди! — грубо ответил Родион. — А то вас всех сейчас разберем по косточкам… Пошел отсюда…

— Они только пришли! У них участка нет. На чужое-то!

А женщины все настойчиво о чем-то шептались за плечами своих мужей.

— Как это мы на чужое? — грозно спросил Родион. Он показал кулак Никите и пошел по пню. — Это мы на чужое пришли?

— Нет, совсем напротив… Мы тут моем давно, раньше вас! — объявил Спиридон.

— Где же?

— На Кузнецовской, — отвечал Спирька.

— Ах, вы с ним свои?

— Мы его даже не знали, — ответил Родион.

— Мы еще тот год мыли и Кузнецова не было. Вот свидетель, — показал Спирька на Барабанова.

— Истинно! — воскликнул Федор.

— Перекрестись! — приказал Голованов.

Федор быстро и едва заметно перекрестился..

— А вы от Кузнецовых ехали?

— Мы почем знаем, с кем мы обедали! Так разве это был он сам? Ну, так это истинный государь! Мало сказать президент — Минин и Пожарский! Ответственно назовем, мы не в Калифорнии…

— Это Лосиная Смерть говорит, — шепнул враг и родной брат Котяя тамбовец Санка Овчинников соседям.

— Лосиная Смерть говорит… Слыхал! Он тигров бьет, — заговорили в толпе.

— Нет, не слыхал.

— Как говоришь?

— Лосиная Смерть!

— Как же ты не слыхал! Даже я слыхал. Все его знают.

— Он тигров десять штук поймал живыми и сто медведей убил, поэтому прозвание. Видишь, Жеребцов как стих. Он боится.

— А-а! Видишь ты!

— Он за самый большой хребет ходил, оттуда, говорят, Японию видно.

Временами витиеватая и сбивчивая речь полуграмотного Спирьки становилась непонятна и скучна, но Лосиной Смерти все прощалось. Народ слушал замирая, как высшего героя, который хоть и плетет бог знает что и собой неказист, но вернулся оттуда, куда не забирался никто.

— Потому есть мое слово и рука! — закончил Спирька и, входя в толпу, добавил: — Я правильно сказал!

Он достал кисет. Все стали закуривать, и тут началась давка — каждый просил у героя хотя бы щепотку.

— Так ты за кого? Непонятно! — обращаясь к Спирьке, крикнул Ломов. — За Кузнецова, што ль?

— Нет! Это вы решайте сами! — небрежно махнул рукой Шишкин и добавил с большой важностью: — У вас должна быть своя голова…

Никита не вытерпел, быстро залез на пень.

— Без спирта нельзя жить на приисках! Это лекарство и облегчает людям труд, только надо соблюдать себя… На водке стоит империя, а прииск на спирту…

— Пошел! — закричали бабы. — Убьем мужиков, если за тебя!

— Сбился ты! — сказал ему Ломов. — Не годишься! Начал про трудящийся народ, а теперь про спиртоносов… Не надо унижаться.

— Выходит, будем подавать голоса, — сказал седой старовер.

— Что же это будет? Все пропьют!

— Кто за Егора Кузнецова, отойди ко мне! Налево! — сказал Спирька.

— Все за него! Пусть выходят те, кто против! — сказал Ломов.

— Нет, по так! — заговорил Голованов. — Надо избрать президента в общем согласии. Тут не Запорожская Сечь, как мы читали у Гоголя, и не Новгородское вече Древней Руси. Надо, чтобы согласились все!

— Но ведь без спирта нельзя…

— Как это нельзя? — заорала Ксеня, наступая на Котяя Овчинникова. — Ах ты, зараза!

— Да ты че? — испугался мужик.

— Корябни его! Ксенька!

— Так его! — крикнул его брат Санка.

— Я тебе за спирт… — кричала Ксеня.

Поднялся бабий крик.

— Об этом будет вопрос второй, — сказал Голованов. — А сейчас ладо уговориться. Зачем голосовать зря, друг дружку обижать? Надо всем согласиться. На ком, давайте порешим, — объявил он.

— Старичок тасканый! — одобрительно заметил Родион. — А чо-то как-то жарко, парит…

— Да, тепло! — отозвался Спиридон и застегнул свою теплую куртку.

— Да-а… Как хлынет… Надо соглашаться на Егора.

— Мы не уступим все равно! — сказал воронежский мужик Сапогов.

— Как же можно уступить! — подтвердил Родион. — Разве такое дело можно решать добром? Нет… Видишь, они полдня водят народ за нос. А народ стоит и говорит глупости. Кабы их хотели выбрать, давно бы все разошлись и выбрали. А тут на десять тысяч золота успели бы намыть, а не сдаются. Так нет, не дают нам мыть. Торгующие хотят власть захватить, а народ терпит. Не уступайте, ребятки… А мы пособим! Они думали, народ до вечера будет уклоняться и не вытерпит, сдастся без напора. Никого у них нет, кто бы им подмогу произвел.

— Только кого они подсунут? — сказала толстая баба.

— Бабам-то голоса нет. Но я скажу. — Ко пню подошла Ксеня. — На старых-то местах так, а тут промахнуться нельзя. Пьянчуги какие-то подвохи творят. Да че же это думать-то еще? Мужики, да избирайте семейного человека, старательного. Он и вовсе сюда не приехал, хитрости-то не творит, не гнет своего. Ему, может, и не надо!

— Ксенька, скажи, скажи еще! — кричали бабы. — Про Кузнецовых… Про семью-то…

— Вылезь сюда! — попросил Голованов.

— Че-то я пойду на пень! Не женское дело наверх залезать. Я уж отсюда все сказала…

— Пройди, пройди! — одобрительно заговорили мужики.

— Скажи еще че-нибудь! — ухмыльнулся Налим. — Покажись!

— У-у, бесстыжа морда!

— Ряжка-то твоя!

— А сама-то! Красотка! Как щука!

— Да, тут сглотнут и не сморгнут!

— А вот с Никитой ходят акулы! Андрюшка и Очкастый!

— Акулы-спутники! — сказал матрос.

— Может, тебя избрать, Голованов?

— А нам надо президента со спокойной головой, крепкого и обходительного. Молодого, не такого, как я. Чтобы не чурался никого и поэтому и мог сесть за стол. Раскольника выбрать нельзя. Может воспротивиться государство. Нельзя выбрать… Лучше Егора Кондратьевича Кузнецова мы человека не найдем. Тимофей Ильичу Силину сделаем честь и уважение. Он тоже открыл, сюда пришел вторым и станет помощником президента, чтобы противная партия через него не произвела сопротивления, что мы все здесь сегодня видели. И чтобы всякое дело он согласил со своим головой. Много слыхали мы глупых и молодых выкриков и были внимательны. Егор Кондратьевич доказал не спеша, что предоставил находку обществу и год не шел, пока не завелась смута, и тогда оставил хозяйство. Он быстро выведет наши пороки, без обиды нам, каждый его послушается и никто не посмеет сочинить интригу, простите за слово… Вот, товарищи мои, господа свободные старатели, мое рассуждение.