Ей хотелось свернуться калачиком и оказаться внутри маленького шарика, в который не было бы доступа жестокой реальности.

Он не вернулся к ней.

Она не могла постичь этого. Новость сломила ее. Она долго лежала в кровати, пытаясь осмыслить правду, которая подавляла ее своей необъятностью.

Что она делала все эти годы? При нормальном течении событий, если бы она полностью владела собой, стала бы она смеяться над Джулианом, прогнала бы его прочь, сказала бы, что ее любовь умерла давным-давно?

Черт побери! Она понятия не имеет, как жила, кем стала с тех пор, как они расстались. Все, что она знала, чувствовала, во что верила, все важные воспоминания – все пропало. То, что составляло саму ткань жизни, исчезло, и ткань рассыпалась.

А что стало с ее дочерью, которая уже давно перестала быть ребенком? Она помнила ее грудным младенцем с пухлыми щечками и темными кудряшками, готовую каждую секунду то разреветься, то расхохотаться. Она помнила, как держала ее на руках, свои ощущения в тот момент, запах детского тела. И больше ничего. В ее памяти не осталось ни рождественских подарков, ни выпавших молочных зубов, ничего… Шестнадцать лет чернели, как бездонный провал.

Она хотела бы рассердиться на себя, но не могла, хотя гнев был все же лучше, чем боль от вновь пережитого воспоминания.

В глубине души она ощущала себя двадцатичетырехлетней женщиной, влюбленной в своего мужа. Только он давно ей не муж, а ей не хватило шестнадцати лет, чтобы залечить сердечную рану, вызванную их разводом.

Эти шестнадцать лет были стерты из ее памяти.

А без памяти невозможны ни изменения, ни рост личности. У нее была только любовь к Джулиану, только эта безумная дистанция, с которой она уже не могла сойти.

Он едва не погубил ее своим предательством. Осознание того, что он так и не вернулся, полоснуло ее бритвой по и без того израненному сердцу. Она так сильно любила его – и эта пагубная любовь чуть не убила ее. Но знать что-то еще не значит, что ты можешь это изменить.

– Микита, ты не спишь? – раздался голос из-за двери.

– Мама!

На пороге стояла радостно улыбающаяся Роза. Микаэла взглянула на мать и зажала рот рукой, чтобы не закричать.

– О Господи…

Годы не пощадили Розу. Ее волосы были белы, как только что выпавший снег, под глазами темнели круги, кожа стала дряблой и морщинистой. Микаэла хотела спросить, что случилось, но ответ был очевиден – время и несчастная любовь. Поэтому вопрос так и остался невысказанным.

– Как я рада! – воскликнула Роза, подходя к кровати ласково гладя дочь по щеке. Затем она склонилась и целовала ее в макушку. – Вот уж не думала, что когда-нибудь увижу твою улыбку, дочка.

– Здравствуй, мама, – сдавленно ответила Микаэла.

– Я так скучала без тебя.

– Что со мной случилось? Никто не хочет сказать не правду.

– Ты упала с лошади.

Роза взяла со столика щетку и стала причесывать короткие растрепанные волосы дочери.

– Мне так и говорят. Но какого черта я делала на лошади?

– Ты не разучилась ругаться, это приятно, – улыбнулась Роза. – За последние годы ты стала прекрасной наездницей. Тебе нравятся лошади.

– Расскажи о моей дочурке, мама, – попросила Микаэла, удерживая Розу за руку.

Роза отложила щетку в сторону и взялась за спинку кровати.

– Теперь мы называем ее Джейси, и она так красива, умна и послушна, что любая мать позавидует тебе. – Она взглянула на Микаэлу влажными от слез глазами. – Твоя дочь прекрасна, и у нее много друзей. Телефон в доме не смолкает ни на минуту. Оглядись внимательно, Микита, и скажи, что ты видишь.

Микаэла впервые обратила внимание на обстановку. Оказалось, что повсюду расставлены вазы с цветами, а к каждому букету прикреплена карточка с пожеланиями.

– Это все от Джулиана?

– Вовсе не от него, – махнула рукой Роза. – Это от твоих друзей. Теперь ты живешь здесь, здесь твой дом.

Это чудесное место, гораздо лучше, чем Санвиль. В каждом магазине, куда я захожу за покупками, меня спрашивают, как ты себя чувствуешь. Соседи приносят нам продукты и готовую еду. В этом городе тебя очень любят, дочка.

Микаэла не могла представить себе, что наконец обрела дом – место, где ее любят и ценят – и не помнит об этом. Какая несправедливость…

Она подняла на мать полные слез глаза.

– Но ведь он так и не вернулся ко мне, мама.

– Я знаю. Ты очень долго не могла пережить это. Может быть, вдвойне труднее вновь понять это сейчас. Но ведь ты помнишь, почему ушла от него. А теперь тебе следует выкинуть это из головы.

– Я хочу увидеть дочь.

Роза долго молчала, прежде чем ответить:

– Твоя забывчивость глубоко ранит ее сердце… Доктор Лайем советует подождать, пока ты все вспомнишь. Ты ведь не хочешь причинить девочке боль, правда?

У Микаэлы сжалось сердце.

– Я помню, как ужасно, когда родители не хотят тебя знать. Так поступал… мой отец.

– Раньше ты никогда не называла его так.

– Знаю, – устало вздохнула она. – Но от названия суть не меняется, правда?

– Нет, – согласилась Роза и достала из кармана фотографию. – Вот.

Пальцы не слушались Микаэлу. Она не сразу взяла фотографию, но даже тогда Роза не отпустила ее руку и помогла поднести снимок к глазам. На нем под рождественской елкой стояли трое: сама Микаэла, ее мать и прекрасная молодая девушка. Елка, сверкающая множеством огней, находилась в незнакомой комнате. Микаэла жадно разглядывала девушку – карие глаза, милая улыбка, черные волосы до талии.

– Это и есть моя Джулиана… нет, моя Джейси.

– Да. Твоя память внутри тебя самой, Микаэла. Положи фотографию себе на грудь и засни. И тогда твое сердце вспомнит то, что забыл разум.

Микаэла не могла оторвать взгляда от глаз, которые были так похожи на ее собственные. Но как она ни старалась, не могла вспомнить, как обнимала эту девушку или как целовала ее перед сном.

– Господи, мама… – прошептала она в ужасе и разрыдалась.

Сразу после второго завтрака Микаэла заснула.

Она понимала, что ей снится сон. Впервые с тех пор, как она пришла в себя после комы, ей снился нормальный сон, и ощущение собственной нормальности восхищало и успокаивало ее. Во сне мир представал перед ней смешением голубых и зеленых красок. Мягкий летний ветерок шевелил макушки высоких деревьев.

Она брела по пустынной дороге. Тело полностью подчинялось ей: правую ногу не нужно было подволакивать, пальцы рук сжимались в кулаки. Она завернула за поворот и увидела перед собой амбар, прилепившийся к склону холма. Вокруг него мирно паслись лошади, утопая в густой траве.