Оказывается, произошло следующее. Спокойно поджидая возвращения короля, Альвару, как и другие гранды, был облачен в свою лучшую одежду. Не особенно тепло ему было томиться в ней в ожидании на леденящем ветру. Он не смел без особого разрешения выйти из толпы придворных, чтобы погреться у камина в замке. Тонюсенький шелковый плащ, холодные доспехи…

Бедный Альвару! Конечно, как рыцарь он не смел пожаловаться на судьбу, но я-то знала, что ему уже сорок один год, что во время непогоды или северного ветра у него болит спина и почти не гнется раненая на войне нога. А после такой прогулки, пожалуй, мне придется отпаивать его целебными отварами, а ему браниться на меня, завернувшись в старое одеяло и поставив ноги в таз с горячей водой. И хорошо, если этого окажется достаточно и не потребуется, как два года назад, после проклятущей охоты в Бежа, делать компрессы из горячей глины и месяц ходить, обвернув грудь моей шалью…

Так вот, вместе с другими грандами и придворными Альвару ждал прибытия короля, и вскоре на дороге появилось праздничное шествие. Впереди всех ехал черный, точно призрак, король, а за ним…

Отчего-то придворные сразу же забеспокоились, не увидев прямо за королем кареты его невесты. На самом деле за королем тащилось сразу несколько карет, но наметанный глаз царедворцев сразу же отметил, что ни одна из них не была украшена как свадебная. Вероятно, в них ехали жены и престарелые родители скачущих на конях придворных. В то время как за королем торжественно шествовал… разукрашенный свадебными лентами и укрытый знаменами катафалк.

Все притихли, ожидая теперь уже всего, чего угодно. Вскоре стало заметно, что не только король, но и почти все сопровождавшие его придворные одеты в черное. Зловеще закаркала ворона, где-то в замке заорал младенец.

Король подъехал первым и, отсалютовав встречающим, махнул Альвару, чтоб тот следовал за ним.

Ничего не объясняя и ни с кем не разговаривая, Педру устремился на второй этаж в тронный зал, а специальные слуги понесли гроб вслед за своим сюзереном. Должно быть, они знали, что делать, молчаливые, как и их венценосный хозяин. Все было спланировано, а возможно, и отрепетировано заранее, так что каждый из черных слуг знал до тонкостей волю своего черного повелителя и не смел противиться оной.

Не зная, что делать, и не имея возможности с кем-либо посоветоваться, Альвару пытался осознать реальность, скорее походящую на сон. Подумалось, что, должно быть, дон Педру влюбился в девушку, умершую перед самой свадьбой. Альвару украдкой смотрел на профиль своего друга, на тронутые сединой виски, но не заметил на сем царственном челе следов новой утраты. Педру выглядел взбудораженным, возбужденным и мрачно-счастливым, как человек, задумавший невероятную месть или не менее грандиозную дерзость.

От этих мыслей Альвару передернуло, но он заставил себя думать о чем-нибудь другом. Тогда мысли его как-то сами собой вернулись к Инес. Инес, о которой мы только и говорили все последние дни. Инес, которую любил Педру и обещал сделать своей королевой, подарив ей всю Португалию.

В этот момент в зал внесли стол и слуги поставили на него гроб. Педру взмахнул рукой, и шелковые знамена, прикрывавшие гроб, были сорваны, обнажая старое дерево. Король подошел к гробу и, погладив его рукой, смотрел какое-то время в пол.

Альвару молчал, не осмеливаясь заговорить первым. Больше всего в этот момент он хотел бы быть где-нибудь далеко. В Испании, Франции или хотя бы подальше от этого гроба, от безумного Педру, от того, что должно было произойти.

Наконец король вздохнул, словно очнувшись ото сна, утомленно оглядел безмолвно стоявших слуг, тихо приказав им открыть крышку. Сам он при этом встал возле Альвару, взяв его руку в свои.

Все так же молча друзья проследили за тем, как слуги отогнули проржавевшие скобы и сняли тяжелую крышку гроба. Подняв скрывавшую тело вуаль, дон Педру с нескрываемой жалостью и любовью поглядел в лицо своей давно почившей возлюбленной. Оно было зеленовато-серым, кожа сморщилась и обтянула кости, волосы поблекли. Тем не менее это все еще была она – Инес де Кастро.

Альвару перекрестился. То же сделали и слуги, воспринявшие жест главнокомандующего как безмолвное разрешение расслабиться, скинув с себя хоть на время мертвенное оцепенение, в которое вогнал их король…

На следующий день по приезде Альвару был снова вызван ко двору. На этот раз Педру повел его прямо в тронный зал, где бледные от ужаса служанки облачали мертвую Инес в сшитое по случаю коронации платье. В воздухе явственно чувствовался устойчивый запах тлена, уксуса и еще какой-то дряни.

Бесстрашно Альвару посмотрел в мертвое лицо своей будущей королевы, поклонившись ей. Удар секирой прорезал некогда красивейший лоб доньи Инес. На горле виднелась глубокая рана от еще какого-то режущего предмета, но Альвару, как ни старался, не мог понять, кинжал это или нож. Прихрамывая и стараясь не выдать, что его мучают предательские боли, он слушал короля, который вдруг сделался словоохотливым и опасно-милым.

Дон Педру рассказывал о том, как давно он мечтал короновать свою возлюбленную, как не переставал любить и мечтать о ней по прошествии многих лет. Тут же в присутствии Альвару король издал указ относительно обязательного присутствия на коронации своих приближенных с женами и достигшими положенного возраста детьми, отсутствие которых будет считаться оскорблением их королевских величеств и караться через отсечение головы.

Услышав это, Альвару побелел, а одна из служанок, обряжавших Инес, упала в обморок. Впрочем, если Альвару был в ужасе от перспективы показать при дворе меня, то девка явно рухнула сраженная трупной вонью.

Немного придя в себя, граф попытался поговорить с королем, объясняя ему, что донья Альвару тяжело больна и не может присутствовать на коронации. На что такой любезный вначале Педру вдруг насупил брови, сообщив своему ближайшему другу о том, что приказ один для всех, и если его супруги не будет в день коронации, их обоих ожидает смерть.

Произошло самое страшное, что только могло произойти, и я упала на колени перед Альвару, умоляя его бежать из страны. Тот возразил, что бежать не удастся, так как его лицо известно всем и в самом лучшем случае добежим мы разве что до городской заставы, где будем позорно схвачены и заточены в тюрьму.

Понимая, что все кончено и обман вот-вот раскроется, мы с Альвару обнялись в последний раз, плача и прощая прегрешения друг друга. Делать было нечего. Трое из наших четверых детей служили при королевском дворе, а значит, даже если бы нам и удалось сбежать, это могло рикошетом ударить по ним.

Конечно, Педру знал о клятве Альвару сделать своими наследниками детей, прижитых с любовницей. Но он бы не простил мне самозванства, как не простил бы Альвару преждевременной смерти графини, которая, насколько я могу судить из переданного мне графом, по плану короля должна была умереть от мук совести, увидев плод своего предательства.