Когда мы вышли на центральную улицу, Джек подтолкнул меня локтем и кивнул через дорогу:

– Вот ваш музыкальный магазин.

Барри очень театрально рассказывал о местном вампире, поэтому мы перешли улицу незамеченными. Я ожидала большего – в реальности «Джордж Гибсон и сын» довольно сильно отличался от фотографии в компьютере. Стиснутый между благотворительным магазином и риелторской конторой, он имел такой вид, будто кто-то притащил его из прошлого и забыл вернуть обратно. Витрина была уставлена кларнетами и тромбонами, огромные саксофоны тянулись к потолку, полированные изгибы скрипок ждали, когда на гриф натянут струны, а ряд гитар изнывал от желания быть настроенными. А еще там были инструменты, названия которых я не знала.

– Смотрите, сколько нот, – восхитился Джек.

Листов в витрине было гораздо больше, чем на фотографии в Интернете: они свисали со шнура, выглядывали из-за скрипичных футляров и образовывали на полу озерцо трелей. Посреди песен из прошлого, ожидавших шанса снова зазвучать, с танцпола военной поры на нас глядел Эл Боулли.

– «Полночь, звезды и ты», – прочла я. – Ну конечно!

– Вон еще он, – Джек указал на другой край. – «Спокойной ночи, милая».

– Папа пел каждый вечер, – вспомнила я. – «Спокойной ночи, милая, я пригляжу за тобой», а я допевала следующую строчку: «Сон прогонит печаль». – Я поглядела на Элси: – Если б так…

– Давайте зайдем. – Джек взялся за ручку двери.

– Как, сейчас? – Я оглянулась. Экскурсия с призраками успела убрести немного дальше по улице. Барри указывал на церковный шпиль, и все смотрели вверх с приоткрытыми ртами.

– А нас не хватятся? – заволновалась Элси.

– Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня, – напомнил Джек.

Я взяла его под руку:

– Золотые слова.

Хэнди Саймон

Хэнди Саймон не любил призраков – он не понимал, какой в них смысл. Его родители твердо верили в духов – с тех самых пор, как в одну из суббот сходили к женщине-медиуму, принимавшей в здании ратуши, и она заявила, что дух покойника по имени Джон пытается найти с ними контакт.

– Это наверняка двоюродный брат твоего деда, – решила мать Хэнди Саймона.

– Двоюродный племянник, – поправил отец. Как ни пытался Саймон урезонить родителей, они ничего не желали слушать. Медиум сказала, что мертвые обожают напоминать о себе и оставляют по всему дому всякие перышки, листья и мелкую гальку.

– Можно услышать странные звуки: звонки, музыка играет, – пересказывала мать. – А иногда даже запахи появляются.

Саймон вздохнул:

– Но для чего им все это?

– Это такой способ общения. – И мать полной грудью втянула воздух. С тех пор она принюхивалась по нескольку раз в день на случай, что рядом стоит дух умершего, желающий ей что-то передать.

– Зачем? – приставал Саймон. – Они что, не могли высказаться, пока были живы?

– Все не так просто, Саймон. Тебе кажется, что впереди бесконечность и ты успеешь наговориться, а после смерти спохватываешься – то позабыл, это не успел…

– Неужели это так важно? – упирался Саймон.

– Для живых – да, – отрезала мать. – Это может совершенно изменить нашу жизнь.

После смерти матери отец увидел на парковке у супермаркета пустой пакет из-под чипсов.

– С сыром и луком, любимые чипсы твоей матери. – Он указал на пакет. – Это Барбара просит нас жить дальше своей жизнью.

Саймон поглядел на церковный шпиль. Барри рассказывал что-то о ведьме. Кое-кто из участников обмахивался листками с маршрутом экскурсии. Мисс Амброуз тоже глядела вверх, покусывая нижнюю губу.

– Вы верите в привидения? – обратился к ней Саймон.

Она не ответила, но через несколько минут сказала:

– Я ни в чем не уверена.

Он рассказал ей о перьях и гальке и о пакете из-под чипсов.

– А хорошо бы в это верить, правда? – спросила она. – Приятно думать, что ты можешь влиять на события даже из могилы.

– Наверное. – Саймон перестал глядеть на колокольню: закружилась голова. – Правда, я не считаю себя настолько важной птицей, чтобы на что-то влиять даже при жизни, не говоря уже о том времени, когда я умру и меня закопают.

– Как и все мы, если задуматься. – Из какого-то кабачка вывалилась целая толпа, и улица наполнилась запахом светлого пива и залихватским уханьем. – Большинство из нас лишь второстепенные персонажи. Мы заполняем место между теми немногими, кому довелось оставить свой след.

– Как кто, например?

– Ну, не знаю.

Компания скрылась за дверью другого заведения, и на мгновение на Саймона пахнуло теплом субботнего паба.

– Политики, мировые лидеры, папа римский? – предложила мисс Амброуз.

– Боюсь, если мы начнем сравнивать себя с папой римским, любой малость недотянет.

– Тогда ваш отец, – нашлась начальница. – Ведь сколько людей спас! Вот он оставил свой след.

– Но он до конца дней вспоминал о той единственной жизни, которую ему спасти не удалось.

– Такова человеческая натура. – Мисс Амброуз туже затянула пояс пальто. – Мы тоскуем о следах, которые не оставили, об упущенных возможностях, пока не спросим себя – а какой в этом смысл вообще?

Саймон понял, что она говорит уже не с ним, а сама с собой. Барри поднял трость и пошел вверх по холму к парковым воротам, где, как он обещал, экскурсанты услышат леденящую кровь историю и потом не сомкнут глаз до утра. Как выяснилось позже, он оказался прав, правда, сна все лишились по причине, не имевшей ничего общего с потусторонними сущностями.

– Поэтому нам хочется верить в призраков, – продолжала мисс Амброуз, шагая за гидом. – Это вселяет надежду, что у нас еще будет шанс отличиться.

– Или хоть посылать живым пакеты из-под чипсов в знак того, что мы о них думаем.

Мисс Амброуз повернулась к Саймону:

– А что бы вы послали?

– В каком смысле?

– Ну, чтобы дать кому-то понять со всей очевидностью, что это вы хотите пообщаться?

Хэнди Саймон думал над этим весь вечер. Он думал об этом остаток экскурсии, на протяжении всей развернувшейся потом драмы и даже ложась спать. Но так ничего и не придумал.

Флоренс

Колокольчик над дверью возвестил о нашем появлении. Это был единственный звук в помещении, наполненный тысячами нот, ожидающих возможности зазвучать. Среди этой особой тишины я решилась вздохнуть. Прилавок сверкал, полированные шкафы и стекла блестели, но все равно в магазине густо пахло пылью. Должно быть, она оседала на нотные листы и задерживалась в изгибах скрипок, потому что пахло так, будто прошлое нашло здесь надежное убежище и никому от него уже не избавиться.