— Жаль Маку. Она так любит отца…

— Авксентий, извини меня, мне нужно позвонить Маке. Гоча без нее не спит, не ест…

— Да! Папаша среди ночи разбудил нас: сходите, говорит, узнайте, в чем дело, почему мальчишка надрывается.

— Извел нас совсем. До утра не унимался.

— Я спросонья и не сообразил, что Маки нет дома, а то пришли бы проведать.

— Твоя Цабу еще не проснулась?

— Разве так рано ее добудишься?

— Скажи ей, когда проснется, пусть зайдет поиграть с Гочей, может, развлечет…

— Так я ее сейчас же разбужу, Гено!

— Не надо — пока и Гоча спит.

— Ну, хорошо. Ладно. Как только встанет, так сразу и направлю к вам… Только бы помочь, а мы… Ее же Мака спасла от смерти, мою Цабу. Помнишь, когда у нее дифтерит начался? Тоже ночка была, скажу я тебе!..

Умывальник оказался пуст. Гено открыл дверь в подсобную комнату и вошел.

Мать месила тесто.

— Ты уже встал?

Гено огляделся, ища кувшин с водой.

Мать облепленной тестом рукой указала ему на стол в углу.

— Что делать теперь будем?

— А что?

— Дай бог здоровья моему свойственнику, но если ребенок опять не уймется… не знаю, как быть… хоть в воду бросайся…

Гено только сейчас заметил, как запали у матери глаза после бессонной ночи.

— Но пойми ты, там человек при смерти. Нс может же она его бросить!

— Конечно, но…

— Ладно, хватит, — Гено забрал кувшин и вышел.

Он понимал, что мать беспокоит не только состояние Гочи. У нее была еще другая забота, быть может, более важная, но о которой она не смела заговорить так сразу.

Гено прекрасно знал цену своему шурину, знал, что за хорошую выпивку тот способен продать даже собственную сестру. Что бы с ним ни случилось, его не стоило бы выгораживать, но жаль Маку и особенно несчастного Симона. Только поэтому Гено ни о чем не заикнулся.

А если сказать теще?

При этой мысли Гено почему-то вспомнилась виденная где-то увеличенная фотография супружеской четы, которую носил по деревням бродячий фотограф, — плоские, ничего не выражающие лица, снятые в разное время и соединенные лишь волей фотографа; их ничто не связывало, они даже не знали о существовании друг друга.

Гено поплескал воды на шею, на грудь и лицо и, не убрав кувшина, шагнул к лестнице.

— Не уходи без меня! — мать выглянула в двери.

«Что еще?» — недовольно подумал Гено и быстро поднялся наверх. Гоча все еще спал.

Перед тем как уйти на работу, Гено спустился вниз в подсобную комнату.

— Садись, сынок, я тебе хачапури испекла. И чай вот-вот закипит…

«Что-то она собирается сказать», — подумал Гено и, бросив на табурет сложенную вдвое газету, сел.

— Может быть, Марго вчера приходила? — спросил он. Мать подняла голову и взглянула в лицо сыну.

— Приходила.

— Ну и что?

— Обрадовалась, что не застала вас.

— Но я, мама, еще не записывался в сваты. Я совсем по другому поводу ездил туда, — поспешно сказал Гено.

— Конечно, сынок, но могло же к слову прийтись. Вы бы и поговорили…

— О чем можно говорить при больном?

— Он убьет Марго, ее муж! Это изверг, а не человек! Ты же знаешь, какой он. Никого не пощадит — головорез настоящий!

— Нас они ни о чем не спрашивали. А теперь, когда дело сделано, разбитые горшки предлагают склеить.

— О чем же было спрашивать? Парню Мери нравилась, к тому же он брат твоей жены. А ты же знаешь, как они относятся к Маке, прямо боготворят.

— При чем тут Мака?

— Брат он ее, вот при чем!

— Брат. Но Мака есть Мака, а ее брат дурень, оболтус и пошляк.

— Никакой он не дурень. Ты это брось.

— Да говорю я тебе…

— Ничего, поумнеет. Молод еще, остепенится.

— Вот когда остепенится, тогда и женится, если захочет. — Гено встал.

— И, пожалуйста, мама, больше не говори об этом ни со мной, ни с Макой. Мы ничего не знаем.

— Послушай, сынок… Марго то же самое говорит — не дело из-за этого Гено с Макой беспокоить, но… — Она наклонилась к камину, подсыпала щипцами жарких угольков на глиняные сковородки и проговорила: — Совсем плохи дела.

Гено тут же припомнил вчерашний разговор с женой. «Может быть, она все знает и скрывает от меня? Хочет обелить братца в моих глазах?»

— А что случилось? — громко спросил он.

— Время не терпит, сынок… Только не хочу, чтобы Мака от меня об этом узнала: кто меня спрашивает! Теперь со старшими не считаются.

— Беременна Мери, что ли?

— Марго говорит, что да. Умоляла не передавать тебе, чтобы Мака ненароком не узнала. Но жаль девчонку до слез. А я, как сыну, тебе скажу: ради бога, ради всех святых поторопите вы это дело, допускать не надо было, но теперь уж ничего не попишешь…

— Да, дела… — пробормотал Гено и вышел из дому.

В редакции еще не было ни души, и он сразу же заказал разговор с Ианиси. Пожалуй, он не предполагал, что так рано Симон уже в больнице, но ему не терпелось. Его соединили с дежурным врачом. Потом, когда Мака сама позвонила ему, он не стал говорить с ней о брате, а сказал только, что ребенок не спит и не ест, а бабка волнуется.

«Ублюдок», — твердил он целый день, вспоминая о Бичико, и это слово так привязалось к нему, что ему стоило усилий, разговаривая с кем-либо, не сболтнуть его случайно.

В перерыв он выскочил из редакции, взял такси и съездил домой. Гоча играл с дочкой Авксентия — Цабу. Это немного успокоило Гено, но мысли о Маке не оставляли его ни на минуту. «Только бы отец ее немного оправился, только бы отец не был так плох. А с этим ублюдком будь что будет — негодяев не стоит жалеть. Но Мака?.. Это ей урок — нечего защищать такого братца…»

На обратном пути, когда показалось невзрачное, покосившееся здание редакции с типографией в полуподвале, он вдруг вспомнил: «Да… что это еще за Тхавадзе там объявился? Откуда он знает Маку, и что за дружба связывает его с Бичико?..»

Вечером, в начале одиннадцатого, в палату тихонько вошел Бичико. Он принес какой-то сверток, положил его на шкафчик возле койки больного, а сам остановился, виновато озираясь.

«Что это с ним? — Мака с удивлением наблюдала за братом. — Работа Джумбера? Ну, раз пришел, может быть, останется на ночь, а я съезжу домой и утром вернусь».

— Что говорят докторишки? — спросил Бичико.

Пожилой больной, закинул голову,