головой, и из растрепанного пучка выскальзывают несколько прядей. – Они на мне помешаны!

– Ну ты же их первый ребенок – как не помешаться.

Элоди закатывает глаза, однако ей явно приятно.

– Ты только посмотри, какая нелепость! – Она хватает альбом. На обложке – выцветший от времени снимок ее во младенчестве. – Вот штраф, который выписали папе, когда мама рожала, потому что он не знал, где припарковаться. Вот моя первая шапочка. Вот мои первые пинетки!

Я засматриваюсь на фотографию семнадцатилетнего Рассела со спеленатой Элоди на руках – длинноволосого, в рубашке с длинным рукавом и куртке с символикой хоккейной команды. Даже сквозь стекла очков видно, что он смотрит на младенца с восхищением. Фотография творит с моим сердцем что-то невообразимое.

– Конечно, папа был очень молод, и для них этот альбом – наверное, способ как-то переработать произошедшее. Нехорошо над таким смеяться, но… – Элоди пролистывает несколько страниц. – Чек на мой горшок, вот серьезно?!

Я смеюсь вместе с ней и все же только теперь, глядя на эти фотографии, понимаю, каким молодым был тогда Рассел. Сколько ему пришлось вынести, от сколького отказаться ради того, чтобы стать хорошим отцом! И он преуспел – свидетельством тому весь этот дом, любовь Элоди к театру, то, как они весело перешучиваются…

На следующей странице обнаруживается фотография Рассела и Лив с немного подросшей Элоди. Дальше – снимок с Хеллоуина: она одета под художника Боба Росса, Лив изображает из себя холст, а Рассел – в костюме палитры. Хоть я и не признаюсь Элоди, мне нравится этот альбом.

– Меня сейчас вырвет! – внезапно восклицает она, тыча в прикрепленный к странице пакетик. – Это мой первый отрезанный ноготь!

* * *

Рассел оставил немного денег на ужин, и поскольку сегодня хорошая (для всех, кроме меня), ясная погода, мы решаем прогуляться до мексиканского ресторана, который любит Элоди, чтобы взять еду навынос. Мы заказываем буррито, Элоди заходит в туалет, а я отвечаю на сообщение Рассела: «Все хорошо. Она восхитительная!»

Неожиданно из темного коридора доносится шепот:

– Ари?..

Я убираю телефон в карман и подхожу к туалету.

– У тебя все нормально?

Высунувшись в приоткрытую дверь, Элоди с тревогой спрашивает:

– У тебя случайно нет… ну… прокладок?

– Ох! Нет, прости.

Из-за спирали у меня нет месячных, поэтому я уже сто лет не ношу с собой прокладки и тампоны. Вот же черт!

– Я думала, только на следующей неделе начнется… – Элоди сильно встревожена и совсем не похожа на себя.

– Номер шестьдесят два! – окликает кассир за стойкой.

– Это наш. Я заберу, и мы сразу пойдем домой. Может, вызвать такси?

Помолчав, Элоди признается:

– У меня и дома прокладок нет… Я думала, на следующей неделе начнется, и не попросила Нину или Сашу…

Я теряюсь. Нина и Саша – видимо, ее подруги, но при чем здесь они? У них что, подпольный магазин прокладок?..

– Не переживай, зайдем купим. – Я открываю на смартфоне карту. – В десяти минутах отсюда есть «Уолгринз»[28].

– Номер шестьдесят два! – настойчиво повторяет кассир. Хочется огрызнуться: у меня тут двенадцатилетняя девочка в кризисе, подождите минутку!

– Забери тогда заказ, подложу пока туалетную бумагу… – дрогнувшим голосом говорит Элоди и закрывает дверь.

Я оплачиваю буррито. Элоди уже вышла и дожидается меня на тротуаре, нервно теребя рукав повязанной на талию толстовки с логотипом средней школы имени Элеоноры Рузвельт.

– Может, расскажешь, в чем дело? – спрашиваю я как можно мягче, чтобы она поняла: мне можно довериться, пусть я не подружка и не родитель.

Плюхнувшись на скамейку рядом с автобусной остановкой, Элоди ковыряет землю носком своего полосатого кеда и смущенно бормочет:

– Да ничего такого…

Пока мы болтали и шутили о бродвейских мюзиклах, она казалась почти взрослой, а теперь, хоть и пытается держаться независимо, вновь превратилась в ребенка.

– Я не хочу говорить об этом с родителями…

– Тут нечего стыдиться!

Вскинув голову, она поспешно возражает:

– Я не стыжусь своего тела! Ни капельки! Честное слово! Ничего не имею против месячных. Просто не хочу, чтобы родители узнали.

– Ты не хочешь, чтобы родители знали, что тебе нужно больше прокладок? – уточняю я, пытаясь сохранять спокойствие.

– Чтобы они знали, что у меня уже есть месячные.

Приехали…

– И как давно они у тебя пошли? – как можно нейтральнее интересуюсь я, едва скрывая тревогу.

– Месяца четыре назад… Я веду дневник. В этот раз должно было начаться на следующей неделе, но я знаю, что поначалу все нестабильно, так что… – Она вновь принимается теребить рукав. – Пойдем домой есть? Я голодная, а ты?

Я не двигаюсь с места. У Элоди уже четыре раза были месячные, а ее родители до сих пор ничего не знают!

– Можно спросить, почему ты не хочешь им говорить?

Она тяжело вздыхает.

– Для них все, что связано со мной, – грандиозное событие. Элоди впервые попробовала яблоко? Надо сфотать! Разбила коленку? Вклеим лейкопластырь в альбом! – Она выстукивает на скамейке мелодию, которую я не узнаю. – Не хочу, чтобы в альбоме оказалась упаковка от прокладок с подписью «ПЕРВЫЕ ПРОКЛАДКИ ЭЛОДИ»!

Представив эту картину, я невольно фыркаю.

– Ох, прости!.. Но ты же понимаешь, что скрывать это вечно не получится? Рано или поздно они узнают.

– Да, но так далеко я не загадывала… – слабо улыбается она.

Кто бы мог подумать, что я буду обсуждать месячные с двенадцатилетней девочкой, сидя на скамейке неподалеку от мексиканского ресторана!..

– Если говорить о трагических менструальных историях, то у меня однажды началось на физкультуре. В белых шортах. А мы тогда как раз играли в вышибалу, и меня, как назло, не вышибли первой.

– Жуть какая! – ахает Элоди, прикрыв рот ладонью.

Я встаю и беру пакет с едой.

– Мне сегодня все равно надо зайти в «Уолгринз». Можем захватить заодно и пачку прокладок.

– Ну ладно… – Элоди морщится – от полупрозрачной бумаги из общественного туалета мало толку. – Может, правда вызовем такси?..

* * *

Когда мы добираемся до дома, буррито приходится подогревать, однако повеселевшая Элоди заявляет, что так даже вкуснее. Пока мы сортируем мусор после ужина, она спрашивает:

– Ты, наверное, расскажешь все моим родителям?

Я задумываюсь. Конечно, меня заботит ее безопасность, однако предавать доверие нельзя. Родители, без сомнения, должны обо всем узнать, только вряд ли от меня.

– Честно? Не знаю. Мне кажется, ты должна рассказать сама.

– Да я понимаю… Но если они возьмутся за альбом, я убегу из дома и сменю имя! Стану какой-нибудь Эми или Джанет, чтобы меня никогда не нашли.

– Справедливо.

Хотя меня просили только поужинать с Элоди, я не смогла отказать ей вместе порепетировать