— Матушка, — произнес он, — мы не должны обнимать друг друга до Страшного суда.

Он наклонился, чтобы сорвать ветку дрока.

— Вы поклялись исполнить все, что бы я ни потребовал.

— Да, это так, я поклялась.

— Возьмите эту ветку и хлестните меня изо всех сил.

Бедная женщина отступила, задохнувшись от изумления и возмущения.

— Мне хлестать тебя! Хлестать моего сына, моего горячо любимого Ноэлика! А! Нет, никогда!

Мертвый заговорил снова:

— Вот именно потому, что вы слишком любили меня и никогда не нанесли мне не единого удара плеткой, вы должны это сделать сейчас. Только так я буду спасен.

— Что ж, если это нужно для твоего спасения, пусть будет так! — сказала Грида Ленн.

И она принялась его хлестать, но тихонько, едва касаясь тела сына.

— Сильнее, сильнее, — закричал он ей.

Она ударила сильней.

— Еще, еще сильнее! Или я погиб, погиб навсегда! — кричал Ноэлик.

Она стал бить с горячностью, с яростью. Кровь брызнула из тела сына. Но Ноэлик продолжал кричать:

— Смелее, матушка! Ну же, еще! Еще!

А тем временем часы на башне пробили последний, двенадцатый, удар.

— На сегодня все, — сказал мертвый Гриде, — но если вы дорожите мною, вы придете завтра в этот же час.

И он исчез в могиле, закрывшейся за ним.

Грида возвратилась к себе вместе со священником. Когда они шли, он спросил ее:

— Вы не заметили ничего особенного?

— Да, — ответила она, — мне показалось, что тело Ноэлика становилось тем светлее, чем больше я его хлестала.

— Да, это именно так, — ответил ректор. И он добавил: — Теперь, когда я вас соединил с сыном, вы можете обойтись без моей помощи. Постарайтесь только сохранить силы, чтобы дойти до конца.

И вот на следующий вечер Грида Ленн отправилась одна к могиле юноши. Все произошло так же, как накануне, только мать не вынуждала сына упрашивать себя — она хлестала его, хлестала до изнеможения.

— И все же этого еще недостаточно, — сказал ей Ноэлик, когда пробил двенадцатый удар. — Нужно, чтобы вы пришли в третий раз.

Она пришла.

— Матушка, — умолял юноша, — на этот раз сделайте это от всего сердца и изо всех сил!

Она принялась бить его с таким ожесточением, что пот лил с нее, как дождь в грозу, и кровь из тела Ноэлика разлеталась брызгами, как вода из лейки.

Под конец, почувствовав, что у нее немеет рука и прерывается дыхание, она закричала:

— Я не могу больше, мой бедный мальчик, я больше не могу!

— Нет, нет! Еще! Матушка, заклинаю вас! — слышала она голос своего ребенка, и такое было в нем отчаяние, что Грида обрела второе дыхание. В голове ее стоял гул, ноги подкашивались, но она собрала последние силы и ударила. И тотчас же упала навзничь.

Благодарение Богу! Этого последнего усилия оказалось достаточно!

Лежа на траве кладбища, она увидела, как тело сына, ставшее белым как снег, стало тихо подниматься в небо, как голубь, набирающий высоту. Когда он поднялся над нею, он сказал:

— Матушка, любя меня слишком сильно при моей жизни, оплакивая меня слишком горько после моей смерти, вы едва не лишили меня вечного блаженства. Чтобы я обрел спасение, вам пришлось пролить столько же моей крови, сколько слез вы пролили обо мне. Теперь мы квиты. Благодарю!

И с этими словами он растворился в небе.

После этой ночи Грида Ленн больше не плакала. Она поняла, что ее сыну было лучше там, где он был теперь, и что лучшего места он никогда бы не нашел на земле.

Всякий покойник, кто бы он ни был, обязан вернуться[43] трижды.

Умершая мать

Камм ар Гюлюш, прозванный так, потому что он хромал на одну ногу, был сапожником в Плугрескане. Он был женат первым браком на Луизе Ивонне Марке. Она была женщина тихая, всегда немного грустная, мало кто видел, как она улыбается, видно было, что ей не суждено долго жить на этом свете. И действительно, она умерла, родив на свет дочь — точный свой портрет. Так что Камм ар Гюлюш остался вдовцом с ребенком на руках. Но он был не из тех мужчин, кто вдовеет долго. А так как он, несмотря на хромоту, был парень весьма красивый и зарабатывал неплохо, он быстро нашел себе партию.

Меньше чем через три месяца после смерти Луизы Ивонны Марке он вступил во второй брак с девушкой из Сен-Гонери, которая по характеру была полной противоположностью его первой жене. Насколько та была меланхолична, не очень любила шумные сборища, предпочитая больше оставаться дома, настолько эта обожала движение, танцы, развлечения.

— На этот раз у меня одно сплошное «Да здравствует радость!»[44], — говорил сапожник на свадьбе.

Свадьба была на пасхальной неделе, когда начинается время пардонов. В это время, как вы знаете, каждое воскресенье где-нибудь происходит праздник. Так вот, Жанна Люзюрон, новая жена Камма ар Гюлюша, решила не пропустить ни одного из них.

Муж пытался было возражать поначалу, ссылаясь на ребенка, потому как вообще-то он не был плохим отцом.

— Ба! — ответила ему жена. — Ребенок и так вырастет, никуда не денется!.. И потом, я же выходила замуж за вас, а не за эту маленькую плаксу.

Плаксой девочка, действительно, стала, но, без сомнения, потому, что чувствовала себя брошенной.

Пока ее отец и мачеха гуляли и праздновали то там, то сям, возвращаясь нередко поздней ночью, бедная малышка оставалась дома совсем одна, в своей колыбельке, неухоженная и голодная, за дверью, запертой на ключ. Правда, ключ Камм ар Гюлюш на всякий случай оставлял соседке, старухе Пебель, которую он просил время от времени приглядеть за девочкой. Но старая Пебель (Пебель-гоз), сама полубеспомощная, была больше занята вязанием шерстяных жилетов, которые она продавала рыбакам, чем ребенком Камма ар Гюлюша. Ее хватало только на то, чтобы иногда послушать, не кричит ли бедное создание. А так как старушка была еще и глуховата, то услышать она могла только необыкновенно громкий крик. Вот почему, когда на следующий день после какой-нибудь веселой прогулки, куда сапожник сопровождал жену, он спрашивал у Пебель-гоз: «Ну как, кума, малышка хорошо себя вела вчера?» — Пебель неизменно отвечала: «Как ангел!»

А самое любопытное, что это и в самом деле было так. Маленькая Розик, такая капризная, когда мачеха делала вид, что нянчится с нею, казалось, напротив, прекрасно себя чувствовала в ее отсутствие. Можно было подумать, что она счастлива, только когда ее оставляют одну. И вместо того чтобы чахнуть, она расцветала. Так что Камм ар Гюлюш мог без угрызений совести продолжать свою веселую жизнь с Жанной Люзюрон.